Безумный лес

— Запомни, Дарие: что тебе суждено на роду, то написано у тебя на лбу.

Черта с два!.. Лоб у меня весь в морщинах, как у старика. Ничего там не написано.

В Руши-де-Веде, где я жил некоторое время перед войной, год назад была образована смешанная гимназия; преподавателей набрали с бору по сосенке, и шла молва, что они весьма снисходительны к ученикам. Я ушел из Турну, бросив своего хозяина, заглянул в книжную лавку Каракаша, накупил словарей и учебников для первого класса, спешно подготовился и решил сдавать экзамены в Руши-де-Веде. Отправил по почте прошение и получил ответ, что я внесен в список экзаменующихся.

И вот теперь, усталый, в полубреду, я разыскивал эту гимназию. Я знал, что она находится в бывшем здании начальной школы, на одной из тихих улочек, всего в полусотне шагов от бронзовой статуи генерала Манту, который в свое время, перед тем как помереть, был одним из политических светил городского небосклона. К восьми часам я напал на след. Убогая гимназия ютилась в ветхой, маленькой развалюхе с крошечными оконцами, но зато с таким широким, неровным и пыльным двором, что от одного вида его хотелось бежать куда глаза глядят. Чем дальше, тем хуже: размытая сточная канава, пересекавшая переулок перед самым входом в гимназию, отравляла воздух смрадными испарениями. От уборных, прилепившихся к задней стене соседнего дома, исходило откровенное зловоние. Кое-какую тень можно было найти только под чахлыми, кривыми ветвями нескольких старых лип, росших в углу двора, где сейчас было полным-полно парней и девушек. Но что это были за парни! И что за девушки! Если бы не отсутствие жениха, невесты и музыкантов, то всякий бы решил, что попал на свадьбу.

Я подходил к гимназии с нетерпением и беспокойством. Боялся, что среди детишек, которых мне предстояло встретить, я, с моим ростом и морщинами, буду выглядеть ослом в овечьем стаде. И что же я обнаружил? Многие парни, явившиеся, подобно мне, сдать экзамены и разжиться какой-нибудь справкой, носили густые и пышные усы. Здесь можно было увидеть и мужчин в самом цвете лет, прошедших огонь, воду и медные трубы и даже успевших понюхать пороху на войне. А девушки! Рядом с коротышками-малолетками, у которых еще молоко на губах не обсохло и не вывелись гниды в волосах, с накрашенными девушками-подростками — очень много таких, кому давно пора бы жить замужем в окружении кучи детей, вцепившихся в подол юбки. Несколько дюжих давно не стриженных усатых молодцов, одетых наполовину в штатское, наполовину в военное, разлеглись вдоль стен и, как коты в календарь, уставились в какие-то книжки, такие затрепанные и замызганные, что на них и смотреть-то было противно. Другие, помоложе, убивали время, пиная друг друга, толкаясь или играя в салки. Двое, коренастые и низкорослые, похожие друг на друга как две капли воды, гоняли мяч величиной с тыкву.

Я не знал никого в этой пестрой толпе и был рад, что меня тоже никто не знает. Стало быть, я не выглядел ослом среди овец. В худшем случае меня можно было принять за осла среди таких же ослов. Я успокоился и уже не жалел о том, что решил получить официальное образование и сдать несколько экзаменов. Жизнь предстала передо мною в розовом свете. И мир, весь мир показался мне невыразимо прекрасным.

— Ты так же изменчив, как время, Дарие.

— Да? А каким бы вы хотели меня видеть? Разве вы недовольны временем, которое тоже меняется?

— Нет, напротив.

— Ну, тогда чего же вы хотите от меня?

— Ты ведь не время, Дарие. Ты человек. А это совсем другое дело.

— Может быть.

Пока я искал гимназию, мне все время казалось, что, увидев такого верзилу и узнав, что я явился сдавать экзамен за первый класс, все будут показывать на меня пальцем и помирать от смеху. Но, разглядев весь этот сброд во дворе школы, я тотчас излечился и от этого страха. Глядя на книжки, которые листали некоторые из собравшихся, слушая реплики, которыми они перекидывались, я окончательно понял, что многие из тех, кто был гораздо старше меня, собирались сдавать экзамены тоже за первый класс. В общем все или почти все они оказались из тех городских холостяков или деревенских недоумков, что стремятся заполучить местечко телефониста в примэрии[6], писаря, волостного секретаря, счетовода, церковного служки или черт знает кого еще.

Найти свое место среди людей? Вот он, тот круг, который я искал. Этот, и никакой другой. Мне захотелось смеяться — глупым, беспричинным смехом. Но я не засмеялся. Не засмеялся, потому что у меня не хватало смелости посмотреть всей правде в лицо.