Безупречный

Ретт снова заслоняет меня рукой, и, когда раздается его голос, я с трудом узнаю его. Он такой ледяной, что у меня по спине пробегает холодок.

— Еще раз так с ней заговоришь, и я тебя, на хрен, похороню. И поверь мне, по тебе не будут скучать.

Роб пренебрежительно машет на него рукой.

— Спокойно, мальчик.

Он зря говорит это, потому что прежде, чем у меня появляется шанс попросить Ретта отступить, он отводит руку назад и наносит удар по дерьмовой самодовольной физиономии Роба.

— Ретт! — Я кричу прямо в тот момент, когда из носа Роба начинает хлестать кровь. Больница вокруг нас оживает. Вбегают медсестры, Роб кричит что-то о подаче в суд, а Винтер смотрит на своего мужа так, словно никогда раньше его не видела. Я чувствую, как щемит у меня в груди из-за нее. Она выглядит маленькой. Она выглядит потерянной.

Я бы хотела обнять ее.

Какими бы напряженными ни были наши отношения, она все еще моя старшая сестра. И я никогда не перестану желать большего с ней.

Я прикрываю руками рот, когда осматриваю сцену передо мной и, повернувшись направо, вижу открытую дверь палаты моего отца. Он сидит в своей кровати, бледный и с мрачным выражением на лице.

Я сжимаю виски, когда смотрю в теплые глаза Ретта.

— Мне жаль, — говорит он, как будто только сейчас осознает окружающий хаос. — Черт. Мне так жаль, Саммер. Я просто… черт. Никто не может так с тобой разговаривать. Никто. Никогда.

С толстым комком марли, прижатым к носу, к нам подходит Роб.

— Я возьму с вас все до последней монеты.

Я поворачиваюсь, подняв руку, мое терпение иссякло.

— Роб, пошел на хрен. Иди, почини свой нос и держи его там, где ему самое место. Подальше от нас. Если ты пойдешь против Ретта, я расскажу все. Так что просто заткнись, ладно?

Он качает головой, глядя на меня так, словно не может поверить, что вежливая, покладистая девушка, с которой он справлялся годами, только что сказала ему это. И это Винтер уводит его прочь. Это Винтер не хочет встречаться со мной взглядом.

Я поворачиваюсь к нему спиной, лицом к Ретту.

— Тебе нужно уйти.

— Что? — Он выглядит искренне сбитым с толку.

— Серьезно, Ретт? — я кричу шепотом. — Это чертов беспорядок. Мой отец в больнице, и ты только что раскрыл мой самый большой, самый сложный секрет очень, очень впечатляющим образом. Тебе нужно уйти. Я поговорю с тобой позже. Мне не нужно, чтобы ты прямо сейчас был здесь и вел себя как собственник.

Ретт моргает, под его щетиной проступает румянец. После глубокого вздоха он наконец говорит:

— Хорошо, прекрасно. — Он подходит ближе, приподнимает мой подбородок, большим пальцем проводит чуть ниже моих губ. — Но я хочу прояснить одну вещь. Я не собственник. Я защитник. И я никогда не перестану защищать тебя. Я бы не задумываясь ударил этого ублюдка еще раз, если бы это означало, что он перестанет так с тобой разговаривать.

Я киваю, немного ошеломленная тем, что он только что сказал, но слишком измотанная, чтобы сделать что-то еще.

— Хорошо, — отвечаю я.

Я слишком взволнована, чтобы разобраться в своих мыслях и чувствах в этот момент, и я боюсь того, что я в них найду. Все, что я знаю, — мне нужно пойти побыть со своим отцом и прочистить голову.

Ретт наклоняется и оставляет поцелуй на моем лбу, щетиной царапая мою кожу и заставляя мои волосы встать дыбом. Он резко разворачивается и выходит через вращающиеся двери. Все взгляды в комнате прикованы к нему.

В том числе и мой.

28 Саммер

Ретт: Мне чертовски жаль.

— Если бы у меня уже не было сердечного приступа сегодня, это могло бы вызвать у меня один.

Я откидываю голову на спинку неудобного кресла, стоящего в углу палаты, и позволяю своим глазам закрыться.

— Не смешно.

— Заразны ли проблемы с сердцем? Потому что я думаю, что ты заразила меня.

Я качаю головой, уголки губ приподнимаются. Он никогда не позволял мне забыть о том, как я спросила его об этом, когда была маленькой. Я беспокоилась, что он подходит слишком близко, и переживала о том, что он проводит слишком много времени рядом со мной, потому что думала, что врожденный порок сердца может быть заразным.

— Все равно не смешно.

— Как ты думаешь, у Роба сломан нос?

Я тяжело вздыхаю.

— Я не знаю. Не я врач в этой семье.

— Неужели надежда на это делает меня засранцем?

Теперь у меня вырывается грустный смешок. У нас с отцом отношения, граничащие с дружбой, и я бы ни за что на свете не променяла их на другие.

— Ты уже был засранцем.

— Да. Это правда, — соглашается он, сидя в кровати. Я приоткрываю глаза и смотрю на него. Его темные волосы немного более растрепаны, чем обычно, возможно, в них даже больше серебристых прядей, чем я помню. Мой отец выглядит… старше. В каком-то смысле, которого я не замечала до недавнего времени. Я думаю, это случается, когда к тебе подкрадывается шестидесятилетие.

Его зрелость сильно поражает меня сейчас, когда он лежит на больничной койке, не похожий на одетого в костюм, болтающего языком нарушителя спокойствия в глянцевом офисе.

Мои глаза щиплет, когда я изучаю его. Я сжимаю губы, чтобы они не дрожали, чтобы удержать прерывистое дыхание внутри.