Безвидный свет. Введение в изучение восточносирийской христианской мистической традиции

Большинство авторов, рассматриваемых ниже, мы уже обильно цитировали, и можно было получить некоторое представление об их учении и также о том, как они использовали свои источники. Теперь наша цель – привести дополнительные сведения, связанные с ними, и вкратце изложить характерные особенности каждого из них.

7.1. Седьмое столетие

7.1.1. Сахдона

Мы начнем с Сахдоны, поскольку он представляет собой в некотором роде особый случай и его оригинальность по сравнению с современными ему авторами, в общем, несколько напоминает оригинальность Иоанна Дальятского: как и последний, он мало привнес в спекулятивное мистическое богословие, которое появляется в его время среди восточносирийских монахов, и, опять же подобно Иоанну, он передает нам, на очень красивом и волнующем языке, сбалансированное выражение духовного опыта – несомненно, очень глубокого, – в чем можно убедиться при чтении разных фрагментов из его текстов, с которыми мы встречались на предыдущих страницах.

Для получения сведений о жизни Сахдоны следует обратиться к введению в издании его творений А. де Аллё¹, а также к упомянутым там сирийским источникам и исследовательским статьям. Он принял монашество около 615–620 годов и был рукоположен в епископа Махозе д’Аревана (в области Бет Гармай, на северо-востоке современного Ирака) около 635–640 годов. Спустя некоторое время после рукоположения он был изгнан с кафедры, поскольку поддерживал халкидонское учение о единстве ипостаси Христа. После временного возвращения, которому он был обязан влиянием своих сторонников, он был вынужден окончательно удалиться и до конца своих дней вел отшельническую жизнь.

С точки зрения мистического учения, он, по-видимому, вписывается в восходящую к VI веку восточносирийскую монашескую духовную традицию в том ее виде, в каком ее можно найти у Авраама Натпарского; однако Сахдона придавал больше значения собственно мистическому опыту – не стараясь, впрочем, переработать его целиком в спекулятивном ключе. Его духовные размышления в значительной степени вдохновлены Библией: оттуда происходят, например, то основополагающее место, какое он отдает в своем учении Павловой антитезе между внутренним и внешним человеком², то значение, которое он придает противопоставлению нынешнего состояния тленности и будущего состояния нетления³ (как мы уже сказали, это противопоставление после Феодора Мопсуестийского было одной из осей богословской мысли Церкви Востока⁴), а также его строго библейское употребление понятия «слава»⁵ и символа облака⁶. Вот почему – если оставить в стороне общее влияние псевдо-Макария, чья духовная восприимчивость сама по себе близка к библейской, – те теоретические заимствования из Евагрия⁷, Иоанна Отшельника⁸ и псевдо-Дионисия⁹, которые мы смогли проследить в его сочинениях, по-видимому, не оказали хоть сколько-нибудь решающего влияния на его мистическую мысль.

Читали ли Сахдону другие духовные писатели VII–VIII веков? Вероятно, что его изгнание из лона Церкви Востока по чисто догматическим причинам стало поводом для удаления его книг из монастырских библиотек.

7.1.2. Дадишо Катарский

Дадишо Катарский, живший, вероятно, во второй половине VII столетия, также довольно близок к монашеской традиции VI века, хотя и часто обращается к сочинениям Евагрия. В целом он, по-видимому, занимался больше аскетической стороной духовной жизни, чем ее мистическим аспектом¹⁰. До нас дошло его Толкование на книгу аввы Исаии¹¹, Толкование на Рай отцов¹², трактат О семинедельном безмолвии, опубликованный А. Минганой наряду с несколькими другими, довольно краткими, произведениями Дадишо¹³. Рукопись Notre-Dame des Semences 237 содержит также его Послание к некоему Авкошу и посвящено теме безмолвия¹⁴.

Последний текст, еще не изданный, не заключает в себе ничего существенно нового по отношению к тем, которые мы рассматривали ранее. Это чисто аскетическое сочинение с рассуждением о трех основных добродетелях монашеской жизни – хранении безмолвия (šelyā), приводящего к размышлению (renyā), которое, в свою очередь, влечет душу к понуждению самой себя (῾eṣyānā). От этих трех добродетелей рождаются три другие, бóльшие их: непрестанная молитва, истребление злых помыслов, подвижничество (῾аnwāyūṯā). Итак, безмолвие есть корень дерева всех добродетелей, через которые достигается чистота сердца, делающая человека достойным видения Бога и Его любви: в этом состоит залог будущего совершенства.