Безымянная

Я опустила взгляд вниз: на палубе стоял Уэст, наблюдая за мной. Его полностью поглотил золотой свет, отчего он щурился, а от того, как ветер натянул вокруг него рубашку, мне захотелось скрыться с ним в его каюте при свечах.

Я полезла вниз и спрыгнула на горячую палубу босыми ногами.

– Проверим? – спросил он, закатывая рукава.

– Ага.

Я обошла Уэста, но он поймал меня за руку и притянул к себе. Стоило мне развернуться, как он поцеловал меня. Его рука обвилась вокруг моей талии, я прижалась к нему, и Уэст наконец отпустил меня. Его пальцы соскользнули с моих, и, направившись к крытому проходу, я юркнула в каюту, в которой за столом Уэста сидел Хэмиш – перед ним лежали два раскрытых журнала.

Он взглянул на меня поверх своих очков.

– Все подготовили.

Он кивнул в сторону самоцветной лампы на столе. Рядом с ней меня ждал сундучок, полный самоцветов.

В связи с резонансным коварством Голландии торговцы из Узкого пролива и Безымянного моря усилят контроль над своими компаниями: будут дважды и трижды перепроверять продаваемые камни, чтобы не лечь под гильотину Торгового совета.

Я села на стул, зажгла спичку и подожгла свечу под линзами. Когда фитиль зажегся, я взяла пальцами первый камень – аквамарин. Я поднесла его к свету, чтобы он проходит через него, и проверяла цвет камня, как меня учила мама. Затем положила его на стекло лампы и посмотрела сквозь линзы, обращая внимание на структуру самоцвета. Закончив, я отложила аквамарин и взяла другой камень.

У всего есть язык. Послание.

Это было первое, чему мама научила меня. Но впервые я поняла, что она имела в виду, когда осознала, что от нее исходило пение. Всегда, когда она была рядом, я ощущала его.

Оно звучало, когда она нагнулась над гамаком в темноте и прикоснулась губами к моему лбу. Я чувствовала маму, даже когда висящее надо мной ее ожерелье едва освещалось дрожащим светом лампы.

Это пение я ощущала нутром.

Изольда.

Я оглянулась через плечо на кулон морского дракона, свисающий с гвоздя над кроватью и раскачивающийся от крена корабля. Я встала на ноги и, прошагав через всю каюту, сняла ожерелье с крючка и вытянула его перед собой.

То же чувство завладело мной, когда я стояла в аванпосте Сейнта в Пинче: дух мамы взывал ко мне сквозь ожерелье. И я снова почувствовала его, когда ныряла на утесе, у которого словно излучались частички ее души.

Я пригладила морское ушко большим пальцем, смотря, как под зелеными волнами струились фиолетовые вкрапления. Четкий звук пульсацией отдавался в мою ладонь. Словно каким-то образом Изольда была внутри него. Будто…

Внезапно у меня перехватило дыхание, легкая дрожь пробралась к рукам, и серебряная цепочка соскользнула с моих пальцев.

Хэмиш отложил перо.

– Что такое?

– Вдруг это была не она? – прошептала я, но слова рассыпались.

– Что?

– Вдруг я не ее почувствовала на утесе? – Я посмотрела на сбитого с толку Хэмиша.

Я поднесла кулон к свету, струящемуся сквозь окно, внимательно изучая работу по серебру. На углах ни одного рубца, каждая часть морского дракона безупречна. Я перевернула его.

Моя челюсть отвисла, когда я заметила ее. Эмблему Ротов. Вдавленную в ровную поверхность. Едва заметная, но все же есть. Я бы даже не узнала ее, если бы не увидела в Бастиане.

Не случайно Сейнт заказал ожерелье в Бастиане. Не случайно его сделали Роты. Так что не из-за сентиментальных чувств он вернулся на «Жаворонок» за ним.

Я открыла ящик стола Уэста и обыскала его содержимое в поисках ножа. Затем села на пол и уложила перед собой кулон. Стоило мне поднять лезвие в воздух, как Хэмиш бросился ко мне.

– Фейбл…

Я с треском вонзила лезвие ножа в лицевую сторону кулона. Морское ушко треснуло, а после второго удара распалось на кусочки.

Нож выпал из моей ладони, я прижала руку ко рту, широко распахнув глаза.

Из разломанной раковины на нас смотрела блестящая и ровная черная поверхность. Даже в тусклом свете я заметила, как сияют фиолетовые переплетения на нем.

– Что за… – ахнул Хэмиш, отступив назад.

Чувство, которое окутывало меня каждый раз, когда я приближалась к маме, не относилось к Изольде. Оно относилось к ожерелью. Которое она никогда не снимала.

Сейнт не знал, где отыскать полуночник, но он знал, как найти его. Поэтому и отдал ожерелье мне. Такую подсказку поймет только мастер самоцветных дел.

Не свою маму я почувствовала на утесе. Я почувствовала полуночник.

Сорок два

В темноте Утес Фейбл напоминал спящего гиганта.

Когда мы опустили якорь, побережье скалистого островка едва виднелось под ночным небом.

Стоя на носу корабля, я чувствовала его, обдуваемая морским ветром. На утесе Фейбл не было рифов, но полуночник скрывался где-то здесь. Он должен быть здесь.

Возможно, Изольда в принципе случайно нашла его. Или, возможно, она следовала за пением самоцвета, словно мотылек летит на пламя.

Интересно, как скоро она поняла, что сделала? Всю ценность камня? Как скоро она решила предать собственную мать?