БЕЗЫМЯННЫЙ ЗВЕРЬ

Так думал глава станицы Наурской Прохоров, чуя гулко бухавшим в ребра сердцем парное любопытство казацкой толпы за спиной, которую уже заметно разбавила чеченская кровь: шесть горбоносых мужиков, спасаясь от кровной мести, спустились с гор в Наурскую и насовсем увязли в перинах и пухово-казацких подушках среди саманных стен.

Ныне шесть многодетных семейств бурлили в казацком быте, привнося в него неистребимую воровитость, оголтелую драчливость, настырный соревновательный нахрап в работе и отменные чабанские навыки.

Два часа назад грянул на стене председательского кабинета телефон и влил в ухо Прохорову долгожданный гордоновский сигнал:

– Ну, председатель, застегивай мотню, сморкайся – едем.

Готов?

– Так точно, Борис Спартакович, – осипло каркнул Прохоров враз севшим голосом.

– По всем статьям готов? – многозначно, с дальним прицелом тянул из Прохорова гарантии председатель губпродкома.

– Не заботься, Борис Спартакович, все сделаем, как положено. Вчера самолично ездил на делянку. Стоит в полной боевой готовности, как палка у грузина.

– Ну смотри. Будем часа через два на трех «эмках» восьмером. Учти, среди нас и ДЕВЯТЫЙ есть.

Повесив трубку, стер испарину председатель. Вот оно. Вплотную надвинулось, наплывало то, к чему пробивался, о чем грезил всю жизнь. Он сделал все что мог для своего АУПа, выжал из себя весь мозговой запас, потом его резервы – до сухого дна. А потом… еще столько же.

Теперь стоял он перед своим казацким тотемом в ожидании пришествия, стянутый с литой массой позади пуповиной кровного и временного родства.

Прорежено и искромсано было это родство картавым бешенством расказачивания, в которое (все чаще стал задумываться он над этой кровавой гнусью) и сам Прохоров с его шашкой был втянут сияющим посулом всеобщего равенства и братства.

Ныне пусто и гулко внутри, лишь тело трясет мелкой дрожью от озноба, будто тянет ледяным сквозняком из леса, с той дальней, растворенной уже в крови делянки с пшеницей – как из черной подвальной дыры.

Он обернулся. Выцелив в толпе агрономшу Анну со свертком на руках, поманил ее пальцем, повинуясь проколовшему вдруг безотчетному импульсу.

Анна подошла, перебрасывая взгляд с личика сына на председателя.

Прохоров с мимолетной лаской тронул пальцем, поправил пеленку на щеке малыша, стал говорить торопливым шепотом:

– Слухай, Анна, и заруби все в памяти накрепко. Вокруг делянки, куда я вас ныне повезу, чертополощина непролазная из ежевики с шиповником. Там я наглухо припрятал машинку одну, что мы с Мироном соорудили. За ней – мильены зерновых пудов для России. Это первое. Второе. Мирон владеет секретом булата, сошники на нашей машинке из такого металла. И еще одно: услал я своих в Россию, в деревню Троицкий Сунгур, что стоит на границе Самарской и Екатеринбургской губерний. Так что в случае чего…

– Е-е-ду-у-ут! – взмыл за спиной ликующий голос, и Прохоров, кинув взгляд на вспухший вдали пылью большак, закончил:

– На одну тебя надежда в случае чего да на твоего Василия. У остальных либо мозги не те, либо болезня дристуновая перед уполномоченным Гусякиным.

***

…Один за другим выпрастывалось из блестких машин невиданное от сотворения Наурской скопище чинов – во френчах и необъятной власти.

Подносили им крутобедрые, расписные казачки штофы забористого чихиря на подносах из старинного серебра, неведомо каким чудом спасенных от реквизиции. За штофами – каравай духмяного хлеба с солонкою.

Чины пили, отламывали, жевали, крякали, строго зыркая по сторонам: был в настырном зазыве их губпродкома в эту выездную акцию субординационный бардак, к тому же приправленный старорежимной мистикой. Гордон позвал смотреть что-то сверхважное, молодому государству позарез необходимое.

В другом случае это «что-то» выбили бы из него в два счета, прежде чем переть эдакой тузовой массой к черту на рога в проселочной пылюке. Однако Гордон, убедившийся в бомбовом эффекте прохоровского АУПа и пойдя вразнос (победителей не судят), прикрылся именем товарища Сталина.

По его посулам выходило, что все они увидят подарок дорогому вождю, а также всей рабоче-крестьянской власти, испытывающей временно небольшие затруднения с продовольствием на нынешнем исторически-победном отрезке времени.

Отчихиряв гостей, сел на свою линейку председатель вместе с главным агрономом Анной Орловой и повлек трехмашинную тузовую колоду в поля – к той самой шестой делянке, изнемогавшей в засухе.

Добравшись до места, спрыгнув с линейки, стал ждать Прохоров долгожданного кольца вокруг себя из тех, чьими языками и чернилами донесется весть о загашнике из миллионов пудов зерна до ушей Самого.

Тут он был, этот загашник, рядом, за колючей стеной из ежевики. И пусть теперь еще раз сдохнут и трижды перевернутся в гробах нелюди и враги его земли, обильно политой кровушкой дедов и прадедов, а быть Отчизне сытой и сильной.

С таким настроем и неистовым напором начал свою речь глава колхоза – самую главную и самую длинную в своей жизни.

– Дорогие товарищи! Сородичи мои по советской власти, которую я самолично крепил шашкой на белых хребтах…