БЕЗЫМЯННЫЙ ЗВЕРЬ

– Вы по-королевски точны. За королевой шлейф тянется, как правило. Или хвост – в зависимости от ранга приставленных к ней пажей. Кто к вам приставлен, прелестница?

– Это моветон, ваше превосходительство, не менять юмор несколько явочных свиданий. Хвостов за мной нет, мой затылочный глаз на месте. Что стряслось? Что-нибудь… о господи, Петруша, я, оказывается, смертельно соскучилась…

Мы целовались. Свет померк, остановилось время, замедлили свой бег светила. Мы были в омуте.

Однако первой из глубин нетерпеливой птицей выпорхну-ла она, отряхиваясь, топорща перышки.

– О-ля-ля! Фуршет в мою честь?

– В твою, розанчик, в чью же еще.

– Стареем, ваше превосходительство, в сантименты потянуло. Агента надобно в черном теле содержать – тогда он злее в работе. Ну-с, вновь приступим? Шампанское и поцелуи!

Мой бог, за что стареющему козлотуру, пропахшему грехом, враньем и кровью, такой восторг? Я изрекал пошлятину, но никогда она не была такой исступленно правдоподобной:

– Богиня! Сегодня я заждался.

– Какой-то вы сиятельный ноне, Петр Иванович. Непривычно, оттого и кошачьи поскребыши на душе. Не к добру…

– К добру, душа моя, к добру. Готовься вновь принять столь скушный тебе облик фрейлины Марии Федоровны.

– Неужто… в Петербург?

– Через два дня. Поможешь мне с агентурной картотекой для сдачи преемнику. Но кое-что оставим для себя и заберем. Сюда уж не вернемся.

– Петруша, голубчик… но меня не выпустят.

Я остывал от эйфории.

– Проигралась опять? Сколько?

Она трагически вздохнула, подернув плечиком.

– Не помню точно… тысячи три-четыре.

Я протрезвел, опущенный в ледяную купель.

– Не по чину азарт, сударыня. Мой агентурный фонд не бездонен. Извольте покрыть.

– Когда и где?

– Там, где денежнее и привычней. На панели. Завтра.

Я бил наотмашь. Не я, Петруша, но главарь – агент притона Рачковский, ибо жизнь и опыт за долгое время стерли разницу между рулеточным разгильдяйством профурсетки и провалом ценного агента. Где допускалось первое, там стилетом в ребра всовывалось и второе.

Слава Богу, не надо было объясняться, расхлебывать истерику. Она жила со мной и без меня по единым правилам европейской агентурной малины. И даже сохранила безмятежность.

– От вас, ваше превосходительство, Плюшкиным несет и Собакевичем вкупе. Именно панелью я занималась в последние дни у мадам Жоли, предвидя ваш посыл. Извольте посмотреть итог.

С кошачьей грацией подтянула сумочку, выудила некий сверток-трубочку, брякнула его передо мной.

– Что это?

– Продувшись в рулетку, я предложила ангажировать себя мадам Жоли на два-три дня с условием: клиентов выбираю я.

– О Боже! Ведала бы вдовствующая императрица, с каких помоек к ней впорхнет любимица фрейлина.

– Так вот, является к Жоли субтильный господинчик петушьего обличья. В котелке, весь в черном, с алмазами на перстах и с ним пять пейсатых держиморд. Сдувают с пердушка пушинки. Дичь, сам понимаешь, для кошечек мадам Жоли невиданная. Писк, визг, декольте разъято до пупков – ажиотажец на грани обмороков.

И тут выплываю я – фрегат ее императорского Величества. Порода, Петруша! Котелок бросает мадам Жоли стофранковую кредитку, меня в золоченую карету – и в чертоги.

– В какие? Где они?

– Жидок осторожен был. Черные шторки на оконцах, а перед выходом мне эдакий клобучек на голову, как соколихе после полета…

Я развернул свернутые в трубку рукописные листы. И, ухватив глазами первое слово оглавления «Протоколы…», перебросил взгляд на текст.

«Мы разбили престиж царствующих гоев частыми покушениями на их жизнь через своих агентов, слепых баранов нашего стада, которых легко несколькими либеральными фразами двинуть на преступление…»

– Да ты, я вижу, не слушаешь! – возмутилась Юстина.

– Продолжай.

Фраза впечаталась в мозг каленым тавром: это ведь не только про эсеров…

А ведь я знал об этом документе! Более того, именно на нем потерял одного из самых лучших агентов. Он выкупил копию этой зловещей стряпни у участника тайного конгресса сионистов в 1887 году за бешеные деньги, надеясь заработать больше. И успел лишь передать майору Сухотину для доставки ко мне. Но тот ударился в самовольство и отпечатал 100 экземпляров на гектографе вместе с Клеповым, чиновником для особых поручений.

Ни одна из копий не дошла до меня: трое были зарезаны с мясницкой жестокостью, а экземпляры исчезли все до единого.

В сознание проник голос Юстины:

– …завели, рассупонили от клобучка. Бог мой! Такой роскоши, Петруша, просто не бывает. Куда нашей матушке Марии Федоровне, куда императрице при дворе!

– Ты у Жоли была под своим паспортом?

– Сударь ненаглядный, ну кто же из фрейлин в проститутки со своим паспортом ныряет? Я панельная курочка Ларина.

– Умница.

– Ну-с, пока петушок спускал панталончики, пуговки расстегивал, пейсики за уши закладывал, я сейф усмотрела: черная махина с позолотой в стену вделана. Петруша, терпеть не могу пустозвонить. Может, оставить тебя? Ты не слушаешь.