БЕЗЫМЯННЫЙ ЗВЕРЬ

Двуногий тезисно, но явно исторгал тупую злобу хама. То был прокол, конструкторская грязь, досадный мусор в Разуме, в межгалактическом общеньи. Сотрется ли все это в мутациях геномов и хватит ли усилий НООСФЕРЫ нейтрализовывать все рецедивы хамства в ближайших революциях прогресса и далее – в межвидовом планетном симбиозе?

Оставить все, как есть? Или создать для Гелиос-системы региональный Дух-корректор в помощь НООСФЕРЕ, тем более что близится Мардук, где импульс-матрица ЕГО уже свершила революционный взрыв…

Мардук пересекал средину солнечной системы, нацеливая орбитальный путь между Юпитером и Марсом. Над ним, едва приметно, роились стаи корабельных «мух». Иные, разрывая притяженье, уже пронзали близлежащий космос, ощупывая с жадным любопытством радиоволнами, радаром, лазерным лучом космические закоулки. Похвально!

И, поразмыслив, ОН преподнес Мардуку свой подарок – послал туда легчайшим дуновеньем споры ДРЕВА ЖИЗНИ. В них спрессовалось долголетье расы, поскольку краткосрочный Разум нерационален. Жизнь, осознавшая себя и научившаяся задавать вопросы, должна быть долголетней. Тогда лишь от нее эффектная отдача.

Создатель отдалялся. Через секунды (иль года, коль Гелиосу так удобней) встретятся две расы. В одной бурлила буйно первобытная закваска. Вторая – научилась задавать вопросы.

ГЛАВА 13

Я восседал за накрытым столом в филерской квартире, ждал двух агентов. Первым было назначено Азефу. Вторая – Юстина – ангорская кошка, дьявол в юбке, русалка со щучьими зубами, должна была припорхнуть спустя час после Азефа.

Я обожал это создание, вхожее на правах любимой фрейлины в покои светлейшей Марии Федоровны, матушки императора. Произведенная во фрейлины Юстина-Юлианна круто заквашена была на авантюре. Ее обольстительная натура стервенела от дворцового пустозвонства, балов и затхлости столичных интрижек, предпочитая им риск слежения, агентурной вербовки и прочих специфических кунштюков и антраша нашей профессии.

Она была спущена в мое парижское бюро распоряжением министра Плеве и оказывала поистине бесценные услуги.

Из головы между тем никак не выходило последнее тет-а-тет с Ротшильдом, чей паучий оплет, с одной стороны, принуждал к подгрызанию имперской мощи России в качестве короеда, но, с другой – развязывал руки перед мощью Плеве.

Все надобно было взвесить, притереть к реалиям и, если повезет, остаться в выигрыше. Мозг скворчал в работе – телятиной на сковородке – в поисках вариантов.

Единственный, кто не пролезал ни в один вариант – Столыпин. Его трезвая, здравомыслящая фигурища бронзовела на фоне Российской плесени, являя собой глыбу имперского масштаба.

Ее свалить руками Азефа? Не по чину аппетит у жидков. А вы не жидок, Рачковский? На жидка я был никогда не согласен. Разве что на жидище.

Однако, где Азеф? Две минуты после пополудни. А! Вот и стук. Но не его.

Я открыл дверь, держа руку в кармане сюртука на браунинге. За порогом горбился неопрятный старик с бороденкой, белёсыми пучками седины из-под засаленной шляпы.

Мне не хватало лишь бомжа накануне агентурной встречи.

– Что вам угодно? – достаточно жестко спросил я.

Старик смотрел остолбенело. Прошамкал, дурно состроив гримассу:

– Пожвольте… а где Жужу? И кто вы такой?

Нет, это мило: кто я такой.

– Какая, к дьяволу, Жужу?

– Мсье, это какой этаж? – Накатывало смутное подозрение – нечто знакомое проскальзывало в тембре.

– Третий, с вашего позволения.

– Пардон-пардон. Я так и жнал. Обиталище Жужу – чечвертый. Но эта дырявая голова и эти петушьи ноги в панике всегда шворачивают шюда, когда им предштоит одолевать еще двенадцать штупеней. Еще раз пардон.

Ах, вот оно что, недурственное актерство. И я решил подыграть, потешить филерское самолюбие.

Азеф в три приема развернулся и, мельтеша руками, растопыривая локти, стал что-то делать с лицом. Затем снял шляпу с волосами.

– В чем дело, мсье? Вам помочь?

– Не стоит, Петр Иванович, справлюсь сам.

Он обернулся. Передо мной стоял филер с торчащими из кулака клочьями бороды. В другой руке щетинилась париком шляпа.

– Браво! Триумфально, Евно Филиппович. Право, я иногда боюсь ваших талантов.

Вошедши, мы сели за стол. Азеф лучился самодовольством, оделяя афоризмом собственной выпечки меня, скушного, серого чинодрала от разведки:

– Боязнь хранит и оберегает. Когда-нибудь я сложу оду страху в виде венка сонетов. Вы упорно забывчивы, Петр Иванович, я просил же именовать меня Евгением, но не Евно.

Он налил шампанского в бокал, стал вальяжно выцеживать его сквозь зубы. Попенял со столь же вальяжной терпеливостью:

– Этот чрезвычайный вызов сюда, надеюсь, оправдан? Вы же понимаете, каждое лишнее рандеву с вами стоит мне года жизни: Париж нашпигован эсерами.

– Понимаю. И, тем не менее, в вас неотложная нужда.

Он изволил смачно откушать бутерброд с икрой, запивая его шампанским. Прожевав, подал, наконец, голос:

– Итак, Петр Иванович?

– Вы провалены, Азеф.

Он, поперхнувшись, закашлялся, выкатив глаза и задыхаясь. Я наблюдал. Не надо объедаться и строить из себя гения, это вредит делу, господин Евно.

– К-как… провален?! – наконец просипел он.