Беззаботные годы

– Ага, а потом остальные все узнают, и его повесят, – сказала Джуди. – И никто, даже твоя мать, тебя не простит, если ты застрелишь родную сестру.

– Не глупи! Конечно, я не стану в тебя стрелять, Лид… и вообще ни в кого не стану. Слушайте, я дам вам карточку из своей коллекции, по одной каждому, если вы будете молчать.

– Всего одну! – фыркнул Невилл. – Ты что, за дураков нас держишь?

В конце концов пришлось пообещать им каждому по фруктовому льду и по две карточки. И они ушли.

– Только лучше бы ты, Тедди, играл с теми, кто подходит тебе по возрасту, – заявила перед уходом Лидия. Из гордости он за ними не пошел. И стоял со скрещенными на груди руками, глядя, как они идут через луг и болтают, а потом, когда вернулся в лагерь, ему стало одиноко и тоскливо, как никогда раньше. Лучше бы он не дрался с Кристофером. Его ровесников здесь нет. Ну ничего, в школе будут. Второй год учебы наверняка окажется лучше первого. Его уже не будут так озадачивать правила, о которых никто не предупреждает, пока их не нарушишь, сам того не зная; его не будут так травить. Жуткие воспоминания нахлынули на него: как он лежал связанный в ванне с открытой холодной водой, а ванна медленно наполнялась, каким ледяным был холод, и если бы никто не пришел и не развязал его, он бы утонул; как его отстегали завязанными узлом мокрыми банными полотенцами – это был летний семестр, когда началось плавание; как он нашел в ногах своей постели под одеялом какашку; как его избили (дважды) и только после этого травить стали меньше. У одного друга, тоже новичка, был здорово подвешен язык. И никому всего этого не расскажешь. За год он понял, что те, кто посильнее, изводят слабых, и решил тоже стать сильным, чтобы для разнообразия отыграться на ком-нибудь. Со сквошем, в который он играл лучше всего, ничего не вышло: на первом году обучения им не разрешали играть в сквош, но в этом разрешат. Все лето он притворялся перед самим собой, что с нетерпением ждет возвращения в школу, но на самом деле совсем не ждал его. А ждал с нетерпением, когда станет слишком взрослым для школы, и тогда, если будет война, он уйдет в армию и станет лучшим в мире пилотом истребителя. Но сейчас ему четырнадцать, а четыре года война не продлится.

* * *

– А разве нельзя просто потихоньку посмотреть, а потом сложить газеты обратно?

– Луиза! Ну конечно, нет. Доверие свято.

– Ладно. Просто предложила, и все. Сколько уже нас?

– Ты и я. Трое детей. Кристофер и Анджела.

– Господи, как ты ее уговорила?

– Неважно. Не перебивай. Мисс Миллимент, Саймон, Эллен, я пробовала и горничных, но они только сказали, что все было очень мило, но они ничего не могут придумать, тетю Сибил, тетю Рейч, маму, конечно, и твою тоже. И дядю Рупа. Пробовала бабулю, и она сказала, что с радостью отдала бы жизнь, лишь бы не было войны, но ясно же, что из этого ничего не выйдет.

– Это почему?

– Начнем с того, что она этому так радовалась, и закончим тем, что она и вправду слишком старая, чтобы совершать самоубийство. Пришлось ей так и сказать – только деликатно, разумеется.

* * *

Она сумела вернуться домой вместе с ним, по своему обыкновению выдержанная, будто ничего и не было, а если и было, то ничего особенного (или, возможно, если что-то и было, то теперь все разрешилось). На подъездной дорожке она сказала, что ей надо в Милл-Фарм на обед, и он ответил: «Разумеется». Потом остановил ее, положив руку на плечо, и произнес: «Послушай, мне правда очень жаль. Потому что я был настолько глуп и ничего не понял. Ты такая хорошая. Ты найдешь себе отличного парня». Стало тихо, собственное лицо казалось ей застывшим и жестким, словно она надела маску. Потом он попросил:

– Только не забудь про Кристофера, ладно?