Библейские мотивы. Сюжеты Писания в классической музыке

5 мая 1828 г. из Аугсбурга в Мюнхен направлялся в почтовой карете молодой человек. Юноша недавно окончил гимназический курс и готовился приступить к учёбе на юридическом факультете Лейпцигского университета; эта поездка была его первым значительным путешествием из родного дома на востоке Германии. Через месяц ему должно было исполниться 18. Карета двигалась небыстро: чтобы покрыть расстояние[478] между двумя городами, ей потребовалось около десяти часов. Мы можем предположить, что в пути мысли юноши то и дело обращались к главной надежде, возлагаемой им на столицу Баварии, – познакомиться там с поэтом, которым он восхищался. То был Генрих Гейне, к 30 годам уже снискавший славу превосходного литератора, ироничного публициста, а главное – диссидента и поклонника Наполеона, раздражавшего австро-прусскую цензуру. Юношу звали Роберт Шуман: он ещё не знал, что вместо юриста станет композитором, как не подозревал и о том, что 12 лет спустя напишет свою первую песню на слова любимого поэта – ею стала баллада «Валтасар».

Впервые опубликованное в 1822 г., стихотворение Гейне «Валтасар» пять лет спустя вошло в прославленный сборник – четырёхчастную «Книгу песен», собравшую его лучшие ранние работы; там оно помещалось в части, озаглавленной «Страдания юности» и в подразделе «Романсы». Настоящим именем поэта было Хаим, в семье его называли Гарри; Генрихом Гейне стал лишь в 1825 г., когда перешёл из иудаизма – религии своей семьи – в протестантизм, ища в этом прежде всего карьерной пользы и повышения социального статуса[479]. В юности Гейне увлекался еврейской историей, некоторое время был секретарём в общественно-интеллектуальном кружке, основанном берлинскими гебраистами[480], и одним из предтеч «Валтасара», по словам поэта, был литургический гимн на иврите – «В полночный час»[481], размышляющий о важных событиях еврейской истории, свершавшихся под покровом ночи. Среди них, конечно, – пир Валтасара, и стихотворение Гейне начинается именно во тьме:

Полночный час уж наступал;
Весь Вавилон во мраке спал[482]

.

Другим импульсом для «Валтасара» могла быть драма гёттингенского поэта Кристиана Штольберга с таким же названием (1787), но наиболее близкий источник вдохновения – стихотворение Байрона «Видение Валтасара» из сборника «Еврейские мелодии» (1815). Несомненность этого влияния вносит некоторую путаницу в хронологию работы над стихотворением: позже Гейне утверждал, что «Валтасар» – очень раннее сочинение, написанное им чуть ли не в 17 лет, в то время как немецкий перевод стихов Байрона увидел свет лишь в 1820 г. Чаще считают, что именно это год рождения «Валтасара», а его автору, таким образом, было 23{236}.

Гейне любил писать четырёхстрочными строфами-катренами, но «Валтасар» состоит из 21 двустишия; они подчёркнуто лапидарны и сжаты, словно в зале Вавилонского дворца на самом деле происходит гораздо больше, чем повествователь хочет – или может – рассказать. Пышность и роскошь, закономерные в зарисовке из языческой империи Древнего Востока, здесь намеренно конфликтуют с краткими, будто бы купированными двустрочными куплетами, механически следующими друг за другом. Парадоксальное сочетание романтической пылкости с внутренним напряжением, доходящим до злости, было визитной карточкой Гейне. Ирония, всегда звучащая в его голосе, – уже не грустная усмешка романтика; этот поэт не вздыхает с улыбкой, констатируя несовершенство мира или собственную непригодность к жизни в нём. Гейневская ирония отравляет лирических героев и его самого. С исключительной жестокостью она девальвирует сентиментальное, возвышенное и многозначительное, отказывая в самом шансе на переживание романтического чувства. Обесценивающая сила этого сарказма в сочетании с глубиной эмоций и есть уникальная авторская интонация Гейне. Похожим образом ясный, не лишённый дендизма язык стихов поэта порой страшно сочетается с тем опустошением, отчаянием и мраком, что побеждают и царствуют в его мире[483].

Часто герои Гейне движутся к краху или гибели с момента своего выхода на сцену, словно заговорённые. Так происходит и с вавилонским царём; последнее слово баллады – umbgebracht[484] – лежит в глубине стихотворения, как намагниченное тело, тянущее его к себе. Но самое парадоксальное в «Валтасаре» – то, что Гейне сознательно надрывает связь между смертью царя и мистическим знамением на стене, изъяв из библейской истории одно-единственное, но самое важное звено – пророка: