Библейские мотивы. Сюжеты Писания в классической музыке

В глуби чертога на стене
Рука явилась – вся в огне…
И пишет, пишет. Под перстом
Слова текут живым огнём.

Взор у царя и туп и дик,

Дрожат колени, бледен лик.
И нем, недвижим пышный круг
Блестящих златом царских слуг.

Призвали магов; но не мог

Никто прочесть горящих строк.
В ту ночь, как теплилась заря,
Рабы зарезали царя.

Валтасар Гейне погибает, так и не узнав значения надписи; его смерть – не воздаяние свыше, она не озарена огнём божественной справедливости, не величественна, не поэтична. Испуганный и пьяный, он заколот собственной чернью, оставляя читателя в мире, где никто уже не может объяснить послание Бога. Конечно, «Валтасара» можно читать и в антимонархическом ключе (Гейне, как и юный Шуман, был поклонником Наполеона), и, наоборот, в консервативном иудейском – как историю о том, что познать Бога нельзя, но можно следовать его закону или принять расплату за пренебрежение им. Но может быть и так, что в этих стихах не нужно искать ни того ни другого: ничего, кроме будничности, заурядности смерти – а также бессмысленности чуда, которое всё равно невозможно понять.

Гейне сыграл грандиозную роль в истории музыки. Его ранняя лирическая поэзия стала одной из основ культуры немецкой Lied[485], и песни на стихи Гейне в XIX в. можно, пожалуй, исчислить тысячами[486]. В то же время отголоски увлечения им можно найти и в немецкой оперной литературе[487] – на эпизоде из гейневской сатирической новеллы основан «Летучий голландец» Рихарда Вагнера. Однако именно для молодого Шумана и работы Гейне, и сама его персона обладали особенной значимостью. Писать на стихи того или иного поэта для Шумана означало установить с ним род эмпатии, которая во множестве случаев возникала вследствие личного знакомства. Одним из ключевых свойств натуры Шумана была обострённая способность к рефлексии, обдумыванию и оцениванию себя – постоянное расщепление на чувствующее «я» и ещё какую-то сущность, как бы наблюдающую это чувство: то самое расщепление, что мешает цельности романтического аффекта в поэзии Гейне.

В 20-летнем возрасте отказавшись от занятий юриспруденцией, Шуман решил посвятить жизнь тому, что интересовало его больше всего на свете, – музыке, причём писал сначала для своего «родного» инструмента: его путь композитора начался со знаменитых циклов фортепианных пьес, сочинявшихся в 1830-х. Ещё летом 1839 г. он утверждал в письме, что «…всю жизнь считал вокальные сочинения стоящими ниже инструментальной музыки, никогда не относясь к ним как к великому искусству»{237}, но следующий, 1840 г. вошёл в историю как «год песен» Шумана. За несколько месяцев он написал полторы сотни вокальных миниатюр, среди которых все те, что сейчас считаются эталонными. На стихи одного только Гейне было создано около четырёх десятков песен – баллад, романсов, больших и малых циклов – все опусы, кроме одного[488] – в 1840 г.; это тем более поразительно, что прежде Шуман интересовался песенным жанром лишь на незрелом, юношеском этапе пути. В то же время литературные импульсы – например, образы Гофмана или любимого писателя Шумана, Жан Поля[489], – ощутимы уже в его фортепианной музыке, а имя Гейне постоянно мелькает в переписке Шумана и его статьях 30-х гг. В «Новой музыкальной газете», самом прогрессивном из критических изданий той эпохи, где он был и автором, и главным редактором, Шуман мог вынести стихи Гейне в качестве рецензии на работу того или иного композитора, приписывая, что добавить ему нечего.