Через десять лет после завершения «Заповедей» Франк создал симфоническую поэму «Психея», основанную на классическом сюжете из Апулея о любви прекрасной девы и амура; согласно программе, в начале этой работы заглавная героиня тихо дремлет, грезя о дивных, но пока неведомых ей наслаждениях, затем Зефиры переносят её в волшебные сады Эроса, который остаётся для неё неузнанным, а после следует раздел исключительной красоты – «описание удовольствий Психеи в компании её невидимого возлюбленного»{318}
. Эта работа – один из самых чувственных музыкальных опусов посттристановской эпохи – посвящена Франком… своему ученику Венсану д'Энди (писавшему впоследствии, что поэму «невозможно воспринять иначе» чем в качестве метафорического изображения беседы Души с ангелом) [[328], c. 262]. Известно саркастичное высказывание автора монографии о Франке, австралийского исследователя Роберта Дж. Стоува, о том, что посвящение это должно было привести д'Энди в состояние крайнего смущения, как если бы «новенького, застенчивого учителя воскресной школы внезапно попросили ознакомить группу буйных подростков с содержанием Песни песней» [[328], c. 262]. Франк был в восторге от музыки «Тристана и Изольды» и бережно хранил ноты оперы, где на титульном листе, как говорили{319}, его рукой было выведено слово «яд». Оперы Вагнера он изучал именно по клавирам: Франк никогда не был в Байройте (хотя мечтал об этом) и, в отличие от некоторых своих учеников, так и не познакомился с человеком, чьё искусство его так притягивало. Из всех французских композиторов Франк всегда был самым «германским» – возможно, в силу своего бельгийского происхождения. В 1922 г. в статье, посвящённой его столетию, британский публицист Уильям Р. Робертс, вкладывая эти слова в уста условных приверженцев французского культурного национализма, иронически вопрошал: «Где в музыке Франка ‹…› типично французские добродетели – критический дух, изящная экономия средств, сладостная грация, остроумие, весёлость?»{320}. Действительно, в ландшафте французского искусства Сезар Франк выглядит проблематично – хоть он и воспитал целое поколение французских композиторов, и прожил в Париже почти всю жизнь. Несомненна его связь с немецким барокко: любовь к полифонии, работа в старинных жанрах вроде хоралов или фантазий, отсылки к языку немецкой оратории XVIII в., о которых уже говорилось, – всё это, конечно, напоминает о Бахе. В 1866 г. в церкви Св. Клотильды Франка слушал Ференц Лист – в полном клерикальном облачении[654], сопровождаемый представителями французского бомонда. Концерт прошёл так удачно, что вскоре Лист горячо уверял собравшихся, что органным пьесам Франка стоит «…занять почётное место рядом с шедеврами Себастьяна Баха» [[328], c. 119]. Сам Лист (в чьём композиторском мышлении очень много немецкого) тоже стилистически близок Франку: их объединяет многое, от приверженности циклической форме до пикантного сочетания глубокой религиозности с бешеным темпераментом. Наконец, «отрава» музыки Вагнера – её наркоз и тевтонская поступь, атмосфера легендарной древности и сложный опаловый колорит – всё это сыграло огромную роль в формировании зрелого языка Франка.