Библейские мотивы. Сюжеты Писания в классической музыке

Божественное – одна из центральных тем Бриттена, но ещё важнее для него образ жертвоприношения, исследование уязвимости и хрупкости человеческих существ, а также мотив любви и насилия, причём главные его герои – именно дети и отроки, мальчики – такие, как Исаак. Опера, в одночасье сделавшая Бриттена героем нации, – «Питер Граймс» (1945) – рассказывает о надломленном и мизантропичном герое, рыбаке из местечка в провинциальной Англии, который в своём безумии, ненависти к людям и амбициях губит в море приютского мальчика, отданного ему в помощники. Действие работы, написанной прямо перед кантиклем «Авраам и Исаак» – оперы «Билли Бадд» (1951), разворачивается на корабле: молодого, доверчивого, наивного матроса оговаривают перед капитаном судна, а из-за сильного заикания тот не может сказать ничего в свою защиту. Юноша бросается на клеветника, случайно убивая его, – теперь по регламенту он должен быть повешен, и капитан даёт этому произойти, хотя симпатизирует мальчишке и может вмешаться. Через пару лет после кантикля будет создана опера «Поворот винта» (1954): маленького ребёнка там обольщает, являясь с того света, таинственный призрак слуги, умершего при неясных обстоятельствах и имеющего необъяснимую власть над мальчиком, а молодая, амбициозная гувернантка пытается изгнать беса. Кто из них на самом деле повинен в смерти ребёнка, происходящей в последней сцене, мы не до конца понимаем. Этот список можно было бы продолжать. Неужели Авраам хладнокровно лжёт, говоря перед горой Мориа слугам «Останьтесь здесь, присмотрите за ослом ‹…›, а мы с сыном пойдём дальше, поклонимся Богу и вернёмся к вам»{136} и используя множественное число? Или, напротив, он прозревает будущее и говорит как истинный пророк, по-человечески, возможно сам не понимая смысл своих слов? Кому можно уподобить Исаака, идущего в гору с тяжёлыми дровами на плечах, чтобы там быть казнённым при помощи своей ноши? Почему, когда Авраам начал связывать его, молодой человек не усомнился во вменяемости отца и не стал драться за свою жизнь – ведь ему ничего не стоило бы побороть старика? Почему Авраам, прошедший через кошмар трёхдневного (возможно, не случайно они шли к горе так долго) принятия решения об убийстве своего ребёнка, не ожесточился и не почувствовал себя униженным, когда выяснилось, что нет нужды доводить дело до конца? Обо всём этом невозможно не думать, читая историю Авраама и Исаака; все эти вопросы занимали и Бриттена.

Кантикли были в зените популярности в XVI в., во времена царствования королевы Елизаветы I. На излёте эпохи барокко они постепенно утратили значение, чтобы триумфально вернуться 200 лет спустя, когда английские авторы особенно пристально всматривались в своё славное прошлое – идеализированный «золотой век» их истории, богатую, великолепную, имперскую эру Британии, владычествовавшей над морями. Бриттен не был единственным[247] композитором своего времени, обращавшимся к кантиклю. Но именно пять его работ в этом жанре оказались для английской духовной музыки откровением. Вместе они составили причудливый цикл, который формировался почти на всём протяжении его карьеры, с 1947 по 1974 г. Переплетая в них ветхозаветные и средневековые тексты с метафизической поэзией Фрэнсиса Куорлза[248], эксцентричными и изысканными стихами Эдит Ситуэлл[249] или текстами Томаса Элиота[250], Бриттен не ограничивался человеческим голосом. Некоторые кантикли подразумевают красочные сочетания тембров – к примеру, третий написан для фортепиано, тенора и валторны, а пятый – для тенора и арфы. Кантикль «Авраам и Исаак» – второй в цикле. Он предназначен для тенора, альта (высокий мужской или низкий женский голос) и фортепиано.

Текст, который поют в этой пьесе солисты, – не из Книги Бытия, но взят из старинной мистерии, так называемого миракля[251]. В Средние века духовные сюжеты – эпизоды из Библии, истории о святых и их чудесах – часто разыгрывались в стихах, причём художественная сложность таких спектаклей могла колебаться от бесхитростной инсценировки до развитого театрального действа. Это самые старые дошедшие до нас английские театральные пьесы, именно такие представления мог наблюдать в юности Уильям Шекспир. Народной поэзией их считать нельзя, однако тексты жили своей жизнью, варьировались и переделывались при копировании, дойдя до нас отрывочно или с массой вкраплений и напластований разных времён. Их принято объединять в циклы – например, йоркский или ковентрийский – по названию места, где, как считается, игрались миракли. Рукописный цикл из 25 пьес и двух фрагментов, откуда Бриттен взял текст об Аврааме и Исааке, связан с Честером – старинным городом в графстве Чешир недалеко от уэльской границы, где возвышается царственный собор, принявший свой нынешний вид вскоре после того, как был создан честерский манускрипт: в конце XV – начале XVI в.