Библия и мировая культура

С точки зрения жанра Экклесиаст органично и вместе с тем сложно соединяет разные виды притчи — в форме афоризма, философской сентенции, в виде образного уподобления ситуации или даже короткой истории с моралью-резюме — и развернутое размышление над жизнью, лирическое излияние. Однако при этом высказываются столь различные, иногда противоречащие друг другу мнения, что философский монолог скорее превращается в философский диалог, в спор или беседу не только с внешними незримыми собеседниками, но и с самим собой. И.М. Дьяконов и Л.Е. Коган отмечают: «Текст Экклесиаста представляет собой монолог, но монолог особый, за которым фактически скрывается напряженный полемический диалог сразу со многими собеседниками: с традиционной мудростью, с окружающими людьми и, конечно, с самим собой. Противоречивость наставлений Проповедника, не раз отмечавшаяся в библеистической литературе (и не только в ней), объясняется в первую очередь тем, что в основной текст искусно вплетены суждения, с которыми Проповедующий не соглашается, полемизирует…Однако куда больше в книге сомнений в собственной правоте, которые едва ли можно объяснить исключительно боязнью ранить религиозные чувства благочестивой аудитории. Именно этой глубинной противоречивостью объясняются многие стилистические особенности книги: и бесконечные риторические вопросы, и часто кажущиеся неуместными повторы, и многократно акцентированный характер наблюдений («Это я видел»), и подчеркивание того, что все высказанное — не более чем речи «про себя» (букв. «в сердце моем»)»[404].

Исходя из европейской системы жанров, Книгу Экклесиаста можно условно определить как лирическую философскую поэму. Однако в поэтической форме Экклесиаста теснейшим образом переплетаются в чистом виде стихи и сильно ритмизованная проза и отсутствует строгая упорядоченность: в тексте сочетаются стихи различной длины — с двумя-тремя, четырьмя или пятью-шестью логическими ударениями. При этом длинные строки имеют одну или две цезуры, а короткие обычно стоят в смысловой и ритмической паузе. Все это придает Экклесиасту необычайную гибкость поэтической интонации.

ה5ל בכלים אמד קהלת_:הכל הכלים הכל ה5ל

<Гавэль гавалим амар Когэлет гавэль гавалим га-коль гавэль>

Суета сует, — сказал Проповедующий, — суета сует: все суета.

(Еккл 1:2

) [41]

Этой строкой открывается знаменитая поэма. Выражение הכל הכלים <гавэль гавалим> — «суета сует» — стало крылатым и определяет одну из главных мыслей произведения (этот рефрен повторяется в поэме около двадцати раз). Однако слово гэвэль, традиционно переводимое как «суета», или «тщета», не имеет точного соответствия в русском языке. Его можно перевести и как «дуновение», «дыхание», «пар, вылетающий изо рта». В сущности, оно означает все эфемерное, улетучивающееся, быстро исчезающее (напомним, что этот же корень звучит в имени Гэвэль — Авель). Это слово как нельзя лучше подчеркивает бренность, хрупкость, изменчивость всего существующего: все есть гэвэль.

Таким образом, бренность бытия — один из лейтмотивов Экклесиаста, и здесь явственнее всего обнаруживаются параллели с египетской «Песнью Арфиста» и некоторыми фрагментами вавилонского «Эпоса о Гильгамеше». Неведомый мудрец и поэт начинает с признания тщетности, напрасности всего и с размышления о бесполезности всех человеческих усилий в вечном круговороте природы и круговращении космоса: