Роковые вопросы Иова, преломленные через трагические события ХХ в., звучат в лирике немецкой и еврейской поэтессы Н. Закс, ее собрата по перу и духу («младшего брата», как она его называла) П. Целана, в повести пишущего по-французски и по-английски еврейского писателя и мыслителя Э. Визеля «Ночь» (1957), в которой он передал собственный страшный опыт — опыт совсем юного человека, на глазах которого в Освенциме погибает множество людей и среди них — его родители и маленькая сестричка: «Никогда мне не забыть эту ночь, первую лагерную ночь, превратившую всю мою жизнь в одну сплошную ночь, трижды проклятую за семью печатями памяти. Никогда мне не забыть этот дым. Никогда мне не забыть этого пламени, навеки испепелившего мою веру. Никогда мне не забыть эти минуты, убившие во мне моего Бога и мою душу, обратившие в прах мои мечты. Никогда мне не забыть об этом, даже если я буду осужден жить вечно, как Сам Господь. Никогда»[397]
. Неслучайно французский писатель Ф. Мориак, напутствуя эту беспощадно трагическую и прекрасную книгу, определил ее тему как «смерть Бога в душе ребенка»: «Мальчик, от лица которого ведется рассказ, был одним из избранных Богом. С тех пор, как пробудилось его сознание, он жил только для Бога. Взращенный на Талмуде, он стремится проникнуть в тайны Каббалы, всей душой он предан Вечному. Задумывались ли мы когда-нибудь о страшных последствиях смерти Бога в душе ребенка, внезапно столкнувшегося с абсолютным злом? На фоне других злодеяний эти последствия не так заметны, не так бросаются в глаза, но именно они ужаснее всего для человека, имевшего веру…Для него в словах Ницше воплотилась физическая реальность: Бог умер[398], Бог любви, доброты и сострадания, Бог Авраама, Исаака и Иакова. Бог скрылся навсегда от глаз этого мальчика, скрылся в дыму человеческого жертвоприношения, учиненного во имя Расы, самого ненасытного из идолов. А сколько еще праведных евреев испытали смерть Бога в своей душе! В тот день, один из самых страшных даже среди дней сплошного ужаса, когда мальчик смотрит, как вешают (!) другого мальчика, с глазами печального ангела, он слышит за своей спиной стон: «Где же Бог? Где же Он теперь?» И голос внутри него ответил: «Где Он? Вот Он — Он висит на этой виселице»»[399].Однако тот же Ф. Мориак отмечает, что «Сион восстал из дыма крематориев и могильного тлена. Еврейский народ возродился из праха тысяч погибших, и благодаря им он снова жив»[400]
. В лице лучшей своей части, сохранившей веру вопреки всем лагерям уничтожения, всем смертям и потерям, еврейский народ (в том числе и Эли Визель) сохранил веру, надежду на будущее, способность творить. И не случайно Мартин Бубер, выдающийся еврейский мыслитель XX в., философ-экзистенциалист, считает Иова одним из наиболее ярких воплощений духовных усилий еврейского народа — осознания внутреннего раздвоения и страстного стремления освобождения от него, даруемого только благодатью: «…в Книге Иова — слова о неизбежности внутреннего раздвоения, которое нельзя преодолеть своей волей и которого не может избежать тот, кто борется за самого себя, ибо от раздвоенности освобождает лишь благодать. Всюду вы встретитесь с ощущением и опытом раздвоенности — и всюду со стремлением к цельности. Стремление к цельности. К единству в одном человеке. К единству между частями народа, между народами. Между человечеством и всем живым. К единству между Богом и миром…Так же, как и идея внутренней раздвоенности, так и идея освобождения от нее — еврейская по существу. Вероятно, индийская идея освобождения противостоит ей как более категоричная и абсолютная; но она означает освобождение не от раздвоенности души, а от ее затерянности в мире. Индийское освобождение означает пробуждение, еврейское — постижение истины; индийское — отрицание, еврейское — утверждение; индийское растворяется во вневременном, еврейское предполагает путь человечества. Как всякое историческое миросозерцание, оно менее сущностное, но более побуждающее. Только оно может говорить, как Иов: «Я знаю, Искупитель мой жив» (