Библия и мировая культура

Где был ты, как Землю Я утверждал?
Говори — тебе ли не знать!
Кто положил ей предел? Скажи!
Кто растянул над ней снур?
Во что опущены устои ее,
краеугольный ее камень кто заложил,
когда звезды утра издали вопль,
возликовали все Божьи сыны?
<…> Дошел ли ты до родника пучин
и ходил ты по дну морей?
Врата смерти отверзались ли для тебя,
врата мрака видел ли ты?
Обозрел ли ты широту земли?
Говори, если знаешь все!
Где к обители света путь
и тьма, — где место ее?
Ты, верно, входил в пределы ее
и знаешь тропу к дому ее?
Ты знаешь! Ибо тогда рожден
и велико число твоих дней!

(Иов 38:4–7,16–21)

[617–618]

В этих словах нельзя не ощутить гневной иронии и усмешки: ни один частный человеческий опыт не может вместить невместимое, объять необъятное — все тайны Божественного бытия. Картины, нарисованные в речах Бога (безграничный космос и узел Плеяд, разверстые хляби и твердеющее льдом лицо пучины, таинственное зарождение жизни во чреве серны и стремительный бег быстроногого страуса, храп гордого скакуна и парение орла и т. д.), призваны напомнить Иову об относительности и ограниченности малой человеческой меры для исчерпывающего объяснения смысла вещей. Грозные и по сути своей риторические вопросы, градом обрушивающиеся на Иова, должны выбить его из замкнутого круга собственного страдания, дать иной ракурс бытия.

Символами первозданной природы, таящей в себе ужас для человека и одновременно грозную красоту, выступают два чудесных зверя — Бегемот и Ливьятан (Левиафан). Вполне возможно, что их прототипами послужили реальные бегемот (гиппопотам) и нильский крокодил, однако библейские Бегемот и Левиафан несводимы к этим конкретным биологическим видам. Это метафоры неукротимой мощи природы, самой жизни, ее безудержного напора:

Воззри: я Бегемота сотворил, как тебя;
травой он кормится, словно вол.
Какая мощь в чреслах его
и твердость в мышцах его живота!
Как кедр, колеблется его хвост;
сухожилия бедер его сплелись.
Нога его, как медяная труба,
и, как стальная палица, его кость!

Он — начало Божьих путей,

сотворен над братьями своими царить;
ибо горы приносят ему дань
со всеми зверями, что играют в них.

(Иов 40:10–15

) [622]

Не умолчу о действии мощи его,
о дивной соразмерности членов его.
Кто приоткроет край его одежд,
кто проникнет сквозь в двойную его броню?
Врата его пасти — кто их отворит?
Ужас — зубов его круг!
Величавы ряды его щитов,
как печатью, намертво скреплены,
плотно пригнаны один к одному —
и ветру не провеять между них!
Ряд к ряду тесно прижат,
они сцеплены так, что разъять нельзя.
От его чоха блистает свет;
и глаза его, как вежды зари,—
из пасти его рдеет огонь,
искры разлетаются окрест нее!
…На его вые почила мощь,
и ужас несется впереди него;
крепко сплочена его плоть,
словно литая, не задрожит…

(Иов 41:4–11, 14–15

) [623]

Особенно впечатляюще и экспрессивно изображен Левиафан — олицетворение самого ужаса. Но то, что ужасно для человека и неподвластно его разумению, исполнено Божественной красоты, которая невероятно многообразна: