Библия ядоносного дерева

А пока наш папа проповедовал евангелие ядоносного дерева, его собственная дочь Руфь-Майя восстала из мертвых. Он этого практически не заметил. Наверное, это не произвело на него впечатления, потому что он постоянно утверждал, будто это должно случиться. Его уверенность в Боге исключительна. Ежоб о! Вобюл яжоб! Неизвестно, однако, знает ли Бог, что наша мама помогала этому чуду свершиться, заставляя Руфь-Майю дважды глотать одни и те же таблетки.

Иктелбат ежети индо. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Так считали греческие философы, и крокодилы это удостоверяют. Руфь-Майя уже не та, какой была. Яйам-Фур. Никто из нас не такой, как был: Лихар, Яил, Ада, Аннаелро. Только Натан остается самим собой, все тем же. У всех нас, остальных, теперь есть два обличья. Мы ложимся спать самими собой и, как бедный доктор Джекил, просыпаемся изменившимися. Мама, недавно еще страдавшая агорафобией, державшая нас в доме, как семечки в тыкве, в течение месяцев сезона дождей, эпидемий и наступившей независимости ополчилась на своего защитника: она смотрит на наш дом с подозрением, винит его в том, что он обволакивает, как паутина, и душит жарой. Мама говорит о нем как о существе, обладающем собственной волей и намерениями. Каждый день после полудня она заставляет нас надевать самую легкую одежду и уходить подальше от зловещего дома. И мы шагаем гуськом по лесной тропе к речке, на пикник. Когда убегаем от нее и мама думает, что мы ее не видим, она стоит на поляне и раскачивается, тихо, как тонкое деревце на слабом ветерке. Несмотря на опасность заражения кишечными паразитами, мама даже снимает туфли.

А теперь возрадуйтесь, о, правоверные, потому что Руфь-Майя восстала. Однако у нее пустой взгляд, как у зомби, и она утратила стремление быть первой и лучшей во всем. Нельсон к ней теперь даже не подходит. Его версия такова: сова, которую мы временно держали в плену, запомнила план нашего дома, вернулась, влетела через окно и съела ее душу.

Остальные мои сестры, каждая по-своему, внезапно заболели странным поведением по отношению к мужчинам. Рахиль помолвлена и постоянно впадает в истерику. Ее помолвка – симуляция, но это не мешает ей часами торчать перед зеркалом, играя в «Свет мой, зеркальце, скажи», напялив на себя новые стеклянные сережки и взрываясь гневными протестами против своего якобы предстоящего замужества.

А Лия, более утонченная из нас близняшка, заболела страстным интересом к французскому и киконго – особенно к их изучению под руководством Анатоля. По утрам она преподает арифметику младшим ученикам Анатоля, а потом проводит много часов под его ослепительно белым, с короткими рукавами крылом, спрягая возвратные глаголы – l’homme se noie ^[86], – что еще год назад считала бессмысленным. Очевидно, возвратные глаголы приобретают особую важность для девочек в пятнадцатилетнем возрасте. Обучается Лия также охоте с луком. Анатоль подарил ей маленький, функциональный лук и колчан стрел с красными хвостовыми перьями – как в стихотворении мисс Дикинсон «Надежда» и как у безнадежно мертвого Метуселы, нашего бывшего попугая. Эти дары Анатоль собственноручно вырезал ножом из ветки железного дерева.

Узалг анмомь лебссорэ.

Нельсон, однако, обрадовался. Он истолковывает лук Лии со стрелами как положительное явление для нашего дома после стольких несчастий, например, смерти Руфи-Майи. Нельсон взял на себя труд руководить военным обучением Лии. Он делает мишени из листьев и прикрепляет их к стволу огромного мангового дерева на краю двора. С каждым днем мишени становятся все меньше. Начиналось с гигантского листа бегонии, который хлопал на ветру, как большой треугольный фартук, и в него почти невозможно было не попасть. Тем не менее Лия посылала свои вихляющие стрелы сквозь резные края листа. Она упорно тренировалась, пока ее целью не стал круглый блестящий листок гуавы величиной с подушечку большого пальца. Нельсон показывал ей, как надо стоять, закрыв один глаз, и как резко – вжик! – посылать стрелу в самую сердцевину листка. Лия стала опасно хорошим стрелком.

Мы с моей двойняшкой – богиней охоты уже меньше похожи друг на друга, за исключением одного аспекта: теперь и на нее начинают смотреть в деревне как на диковину. По крайней мере, как на нечто пугающе неженское. Если уж на то пошло, меня воспринимают как более нормальную половину нашего дуэта. Я – «бендука». Это единственное слово, которое совершенно точно меня характеризует: некто, кто скособочен на одну сторону и ходит медленно. Что же касается сестры, которая теперь преподает в школе и расстреливает деревья, то я слышала от наших соседей разные определения, все нелестные. Любимое из них – «бакала», оно имеет много значений, в том числе «острый перец», «твердый сорт бугристой картошки» и «мужской половой орган».