Библия Раджниша. Том 4. Книга 1

Я сказал: «Возможно, он лучше понимал, что теперь ты будешь есть одна; теперь больше не будет возможности давать вначале пищу ему, а затем принимать пищу самой. Поэтому из сострадания он сказал вам: ‘Ешь, не беспокойся. Это ничего не значит — кто ест первым, а кто вторым. Это все равно’».

«Мое ощущение таково, что он также чувствовал, что жить осталось ему не долго и что вам следовало бы поесть, не дожидаясь пока поест он. Он, должно быть, был счастлив видеть, что вы поели и что вы не будете в таком положении, в котором была мать моей матери».

Почти десять или двенадцать дней моя бабушка не ела. Вначале было очень трудно воспрепятствовать ей отправиться на погребальный костер. Наконец, все они, вся моя семья, сказали мне: «Только ты можешь убедить ее; ты был вместе с ней семь лет». И, конечно, я добился успеха. Все, что я должен был сделать, — это сказать ей: «Вы постоянно говорите: ‘Для чего мне жить?’ Не для меня же? Просто скажите мне, что вы не хотите жить для меня? Тогда я скажу всей семье, что мы оба отправляемся на погребальный костер».

Она сказала: «Что!»

Я сказал: «Тогда зачем мне оставаться здесь? Для чего? Будет хорошо, если мы пойдем вместе».

Она сказала: «Прекрати эту чепуху. Разве кто-нибудь слышал о том, чтобы мальчик, семилетний мальчик…? Это не для тебя, это для женщины, чей муж умер».

Я сказал: «Ваш муж умер, мой Нана умер, и моя Нани собирается умереть — для меня это достаточная причина. И во всяком случае, я все равно когда-нибудь умру, так зачем же долго ждать? Быстро и покончим с этим».

Она сказала: «Я знаю, что ты озорник, и, даже хотя твой Нана умер, ты подшучиваешь надо мною».

Я сказал: «Тогда перестаньте беспокоить всю семью, иначе я пойду вместе с вами». Она согласилась не ходить на похороны и согласилась с тем, что будет жить для меня.

Она осталась в городе моего отца; но она была очень независимой женщиной: ей не нравилась большая объединенная семья; братья моего отца, их жены, их дети — это был большой караван. Она сказала: «Здесь не место для меня. Я прожила всю свою жизнь с мужем, в тиши. Ты прожил с нами только семь лет, а ведь мы в своей семье даже не разговаривали подолгу, так как не о чем было разговаривать. Мы обо всем переговорили раньше, поэтому нам не о чем было разговаривать — мы просто молча сидели».

А место, где они жили, было прекрасное, оно выходило на очень большое озеро, поэтому они часто сидели, глядя на озеро и на то, как летают водоплавающие птицы, которые в определенное время года тысячами собирались там. Она сказала: «Мне хотелось бы пожить одной». Поэтому для нее выбрали дом около реки, где она могла бы найти некоторое сходство с прежним жильем; в этом городе у нас не было озера, но была красивая река. Целый день я проводил в школе, или слонялся по городу, или занимался тысячею и одним делом, а вечером я всегда был со своей Нани. Много раз она говорила: «Твои родители недовольны. Мы забрали тебя от них на семь лет, из-за этого они не могут простить нас. Мы думали, что вернем тебя таким же чистым, каким взяли, стараясь ничем не влиять на тебя. Но они сердятся; они не говорят об этом, но я чувствую это и слышу от других людей, что мы испортили тебя. А теперь ты не ходишь ночевать к своим отцу и матери и ко всей своей семье; каждый вечер ты приходишь сюда. Они подумают, что ты продолжаешь портиться, — старик умер, но старуха все еще здесь».

Я сказал ей: «Но если я не приду, сможете ли вы заснуть? Для кого вы стелите вторую постель каждый вечер перед моим приходом? Я ведь не говорю вам, что приду завтра. Что касается завтрашнего дня, то с самого начала я не был уверен в нем, ведь кто знает, что случится завтра? Почему вы стелите вторую постель? И не только вторую постель…»

У меня была давнишняя привычка, с которой Деварадж должен был как-то покончить; на это у него ушло почти два или три года. С самого раннего детства, насколько я помню, прежде, чем отправиться спать, мне нужны были конфеты, иначе я не мог заснуть. Поэтому она не только стелила мне постель, она обычно выходила и покупала для меня конфеты, конфеты, которые я любил, а затем клала их рядом с моей кроватью, чтобы я мог съесть их; даже среди ночи, если мне хотелось конфет, я мог есть их. Она клала их в таком количестве, что их можно было есть всю ночь.

Я спросил ее: «Для кого вы приносите эти конфеты? Сами вы их не едите; с тех пор, как умер Нана, вы не пробовали их». Мой Нана любил конфеты. В действительности, кажется, это он привил мне вкус к конфетам; он также перед сном часто ел их. Такого не делают ни в одной джайнской семье. Джайны не едят по ночам; они даже не пьют воду, или молоко, или что-либо другое. Но он жил в деревне, где был единственным джайном, поэтому проблем не возникало. И возможно, от него я унаследовал эту привычку. Я даже не помню, как я начал: он, должно быть, ел и позвал меня присоединиться к нему. Я, должно быть, присоединился к нему, и постепенно это вошло в привычку. В течение семи лет он приучал меня!