Библиотечный шпион

В настоящий момент я сижу на Вель д’Ив – спортивной арене, куда ты приезжал болеть за наших велосипедистов на Олимпийских играх пятнадцать лет назад. Стеклянный потолок покрасили в синий цвет, чтобы скрыть от бомбардировщиков, и в получающемся зеленом отсвете лица смотрятся жутко. Еще хуже то, что на дворе лето и печет солнце, и мы как под крышкой. Нас собираются держать здесь всех вместе – тысячи людей, которых они поймали, свезли сюда и набили, как скот в загон. Окна закрыты наглухо и не пропускают ни спасительный воздух снаружи, ни выпускают вонь изнутри. А воняет здесь ужасно. Туалеты или закрыты, или забиты, и дышать совершенно невозможно.

Я собиралась написать тебе только о нашем местоположении, но поскольку нашлись ручка и бумага, а впереди бесконечное ожидание, я испытываю побуждение рассказать тебе, как все эти годы развивались события в Париже и как мы оказались там, где находимся сейчас…»

В зал вошла Пегги с коробкой для ланча в руках и замерла на месте, увидев Аву.

– Ой, прости, я не знала, что здесь кто-то есть.

Ава махнула ей рукой, разрешая войти.

– Я не возражаю против твоего присутствия, если ты будешь держать еду подальше от документов, и особенно этих.

– Спасибо. – Пегги села на другом конце длинного стола и зашуршала пакетом. – А что у тебя там?

– Письмо. От французского инженера, с которым я недавно встретилась. Он бежал от нацистов, а это письмо написала его сестра. Она попала в облаву в Вель д’Ив, но умудрилась тайком передать ему это послание.

Пегги наклонилась вперед.

– И что там говорится?

Ава рассматривала бумагу, наклонный, неряшливый текст, лежащий в ярком свете аппарата микрофильмирования.

– Ужасные вещи об условиях, в которых их содержали, и благодарность судьбе, что брат уехал в Свободную зону.

Она продолжила читать историю бесчинств в отношении евреев – как им сначала запретили пользоваться радио, потом велосипедами и машинами, и наконец запретили работать. Петра описывала события в мучительных подробностях. И вот речь дошла до самой облавы:

«В здании находились и другие арестованные. Во дворе собрали несколько сотен человек, у каждого на одежду была нашита желтая звезда. Звезды, попавшие в плен к небу, на котором раньше они сияли так свободно. Это было такое зрелище, брат мой, такое зрелище, которого я не забуду до конца жизни. Испуганные родители, пытающиеся успокоить напуганных детей, люди, чьи пожитки увязаны в простыни вместо чемоданов, друзья, кричавшие, когда их разлучали и уводили неизвестно куда. Одна женщина спрыгнула вместе со своими двумя детьми с самой высокой трибуны. Не буду описывать, что я увидела в тот момент, но этот кошмар вырезан на изнанке моих век, и каждый раз, закрывая глаза, я вижу его снова».

После облавы их поместили на велодроме, где держали в течение четырех дней, без еды, с неработающими туалетами и единственным краном на несколько тысяч человек. И по мере того, как тянулось безнадежное ожидание, люди начали умирать.

Последние мрачные строки письма поразили Аву в самое сердце, и в груди все словно онемело, когда она читала полные обреченной покорности слова: