Библиотечный шпион

Элейн не знала, что захватчики сказали Манон, но их голоса привлекли внимание живших вокруг людей, и они увидела, как Манон закрыла глаза и откинула голову, словно купаясь в невидимом потоке золотого небесного сияния. Когда ее отпустили, она раскинула руки в стороны, словно в молитве, и затем пули распороли ночной воздух и прошили ее хрупкое тело.

Эта потеря оставила на сердце Элейн еще один шрам, и в течение четырех месяцев после этого она каждый вечер молилась за Манон, которая наконец нашла успокоение в объятиях мужа и сына.

Дениз схватили тогда же, когда она пыталась скрыться с места взрыва, который она же и устроила, чтобы отвлечь внимание немцев. Об этом тоже ходили легенды – о том, как она сражалась, словно тигрица, не желая попасть в плен, но даже тигрица бессильна перед толпой немцев, посланных для ареста Сары и Ноя. Ее продержали в Монлюке меньше недели и отправили, как и Жозефа, в трудовой лагерь для военнопленных.

Новостей о Саре и Ное не приходило, хотя, возможно, оно было и к лучшему. В любом случае, Элейн постоянно о них думала, потому что с их отъездом в ее душе образовалась тревожная пустота.

На транспортную ленту падали все новые экземпляры газеты и складывались в конце в стопку, и это ритмичное движение и звуки убаюкивали Элейн. Стояла только середина дня, но веки у нее закрывались сами собой от усталости – два месяца назад Марселя арестовали по подозрению в работе на подпольную типографию, и поэтому им всем приходилось работать сверхурочно, чтобы компенсировать его отсутствие. Где его содержали – в Монлюке, или штаб-квартире гестапо, или вообще в третьем месте, – так и не выяснилось, в любом случае, его пока не раскололи, иначе все они присоединились бы к нему.

Голова измученной Элейн склонилась на грудь, когда раздались щелчки, свидетельствующие, что машина закончила работу. Очнувшись ото сна, с трудом шевелясь, Элейн взяла стопку и положила рядом с другой, которую она за час до этого напечатала на «Минерве».

Гестаповцы потеряли сон в погоне за бойцами Сопротивления и маками. Если раньше они держали французов за горло мягкими лапками, то теперь выпустили когти, обагрив их кровью. В отместку за одного убитого немца они прикончили нескольких заключенных, а жителей деревни, которых заподозрили в сотрудничестве с маками, вытащили из домов и расстреляли на месте. Аресты проходили каждый день, хлебный паек урезали, а комендантский час – удлинили, и грубые крики постоянно разносились по узким, выложенным булыжником улицам.

Нацисты вились над Лионом, как стервятники, с самого начала оккупации, но теперь каждый участник Сопротивления ощущал на затылке их горячее и зловонное дыхание, особенно сотрудники типографий, потому что нацисты особенно рьяно пытались уничтожить подпольную прессу.

И именно по этой причине Элейн и прочие не жаловались, что приходится работать сверхурочно, – тот факт, что газета продолжала выходить и в отсутствии Марселя, доказывал его невиновность. И по крайней мере, известий о его смерти пока не приходило. Они все были за это благодарны. И за каждый день, когда на склад не вломилось гестапо, после того как вырвало у Марселя какую-то кроху информации, они были благодарны еще больше.

Закончив работу, Элейн поплелась на кухню, чтобы приготовить чашку цикория – ей требовалось хоть как-то подкрепить свои силы и заполнить пустоту в желудке в ожидании Николь, которой предстояло забрать свежий выпуск. После того, как станки умолкали, в темном коридоре становилось непривычно тихо, и все тело Элейн охватывало тревожное напряжение.

Шаги снаружи могли принадлежать милиции, окружавшей склад, негромкие голоса – гестаповцам, рассыпавшимся по территории, любой человек, походивший мимо, мог оказаться коллаборационистом и заметить нечто странное под вывеской геодезического бюро. Такой теперь стала их повседневная жизнь, с которой варварская тактика немцев сорвала последние лохмотья покоя и безопасности. И каждый ее миг сопровождал неотступный голод. И как ни была измучена Элейн, любой скрип и кряхтение старого здания, оседавшего все ниже, заставляли ее подскакивать на месте. Она уже подошла к порогу кухни, напряженная, как струна, когда входная дверь распахнулась, осветив коридор потоком света снаружи.

Сердце подпрыгнуло у Элейн в груди, и она застыла на месте, как олень перед охотником. Их нашли!

Но через порог, пошатываясь, переступил не нацист.

– Помоги мне, – выдохнула Николь, которая тащила, обняв за талию, какого-то мужчину. Не медля ни секунды, Элейн подбежала к двери и надежно закрыла ее, а потом подхватила мужчину с другой стороны. Хоть он и был тощим, как скелет, они с Николь находились не в лучшей форме, поэтому даже вдвоем с трудом держали его вертикально.

– Я сам пойду, – вдруг произнес мужчина, и Элейн сразу узнала этот голос, серьезный и властный – это был Марсель.

Из последних сил он выпрямился, сняв тяжесть своего тела с плеч Элейн, и женщины повели его на притихший склад. При их появлении Антуан поднял голову, глаза у него стали огромными, но он мгновенно сориентировался: