Библиотечный шпион

– Жан, срочно сюда, неси аптечку.

Элейн подвинула Марселю стул и, когда он осторожно опустился на сиденье, наконец смогла разглядеть его лицо, все покрытое пятнами от ударов – свежими красными, недавними фиолетовыми и уже заживающими желтовато-зелеными. На нижней губе зияла трещина, а волосы, обычно короткие, как щетка, отросли и с одной стороны слиплись от крови.

Как и большинству мужчин, побывавших в Монлюке, ногти ему выдрали, и на их месте краснело сырое мясо.

В эти дни, когда насилие царило повсюду, никто не отшатывался при виде увечий, но Элейн до сих пор ни разу не видела близкого человека после пыток. Но за маской из синяков она по-прежнему могла разглядеть гордую улыбку отца и мужа, который любил свою семью, заботился о коллегах и работал, не покладая рук, чтобы освободить свою страну.

Появился Жан с сумкой на боку и сел рядом с Марселем. Хотя лицо его оставалось спокойным, руки подрагивали, когда он капал на раны Марселя жидкость, которую называл раствором Дакина. Жан не был врачом, но, когда немцы захватили Лион в начале войны, он учился в последнем классе школы и успел пройти курс первой помощи.

– Вернер, – невнятно произнес Марсель, – я ничего не рассказал.

– Мы знаем, – успокоила его Элейн. – И мы все два месяца продолжали выпускать газеты.

Марсель озадаченно нахмурил брови.

– Два месяца?

Элейн мгновенно вспомнила ужасную камеру в Монлюке и запах страха и крови, который пропитал кабинет Вернера. Эта картина часто ей снилась, заставляя просыпаться в холодном поту, и она легко могла представить, как в подобной обстановке можно потерять счет времени.

– Иветта, – имя жены поднялось у Марселя словно из каких-то потаенных глубин.

– Она родила, – уголки губ Николь дрогнули в грустной улыбке. – Девочку назвали Клэр.

По изувеченной щеке Марселя скатилась слеза.

– Сирота, – пробормотал она.

– Oui, – подтвердила Элейн, не в силах уберечь его от новой раны. – Иветта отдала ее в сиротский приют, как вы и договаривались.

Несомненно, его жена была совершенно раздавлена подобным поступком, но ребенка могли использовать, чтобы шантажировать Марселя. Он и Иветта пожертвовали ради Сопротивления всем, включая собственных детей, которых отправили в приют, когда зверства нацистов перешагнули все мыслимые пределы. Марсель с женой хотели защитить своих детей лучшим из известных им способов и воссоединиться после войны, но они никогда не услышат первых слов, не увидят первых шагов своего ребенка и прочих маленьких радостей, которыми им пришлось пожертвовать ради безопасности и победы.

Марсель наконец расслабился, и их с Жаном оставили одних. Антуан уже вернулся к работе, и по его нахмуренным бровям и сосредоточенному лицу Элейн поняла – а она не раз видела это выражение, – что он старается отбросить мысли о тех ужасах, которые ждали их впереди.

Николь пошла вслед за Элейн к столу, где лежали стопки газет.

– Есть какие-то новости о Жозетте? – спросила Элейн; несколько коротких минут раз в неделю, когда Николь приходила за новым тиражом, были их единственной возможностью обменяться известиями.

Светлые глаза Николь потемнели, и она покачала головой.

Нервный срыв Жозетты оказался глубже, чем они предполагали, и ее родители, опасаясь за единственного ребенка, заперли ее в доме, чтобы нацисты, получив какую-то зацепку, не доломали то, что еще оставалось целым в ее душе.

– Дениз? – спросила на этот раз Николь.

– Ничего нового.

Николь медленно кивнула и перевела взгляд на Жана, который хлопотал над Марселем, и ее взгляд стал колючим, полным обжигающей злобы и жажды мести.

– Я убью Вернера собственными руками.

Что-то настолько глубинно-жестокое исходило от Николь сейчас, что в душе Элейн тоже все закипело. Они все находились в состоянии постоянного возбуждения – изможденные телом, они тем не менее остро на все реагировали, в их пустых желудках плескалась кислота, и каждого вела неугасимая ненависть к нацистам. Или Сопротивление возьмет верх над захватчиками, или они все погибнут, пытаясь освободить свою родину.

* * *

Месяц спустя Элейн сидела, склонившись над блокнотом, с ручкой в руке, напряженная, как скаковая лошадь, перед которой вот-вот распахнутся стартовые ворота и откроется беговая дорожка. Зазвенели первые ноты Пятой симфонии Бетховена – точка-точка-точка-тире, – складываясь в букву V в азбуке Морзе, символ победы, о наступлении которой они все молились. И теперь, возможно, после стольких горьких потерь, настало время пожинать плоды нечеловеческих усилий.

Не одна Элейн ждала около радио, напрягая слух, чтобы расслышать послания за скрипом и треском статического электричества, с помощью которого враги по-прежнему пытались заглушить передачу – Антуан и Марсель сидели тут же с блокнотами и ручками наготове, чтобы ничего не упустить. И ничто не могло помешать их группе собирать шифровки, раскиданные по, казалось, бесконечному потоку сообщений, пришедших за эту неделю. К первому июня их набралось больше двухсот штук.

Марсель дешифровывал их со слезами на глазах. Союзники шли в наступление.