Библиотека плавательного бассейна

Там я чувствовал себя как дома. Когда мы сидели по обе стороны от пустого очага, мне вспоминались оксфордские консультации, а также ощущение собственных неполноценности и легкомыслия, частенько возникавшее у меня под пристальным взглядом наставника, чьи занятия со мной — как он недвусмысленно намекал — были пустой тратой времени и отвлекали его от исследований в области наследственного права, длившихся уже не один десяток лет. Наши с Чарльзом беседы отличались той же мужской откровенностью, тем же пренебрежением салонными правилами, позволяющим образованным людям говорить о содомии и приапизме так, словно речь идет о чем-то другом. Они отличались той же терпимостью по отношению к молчанию.

— Очень утомительно, — туманно выразился Чарльз. — Я и так живу только прошлым, а тут еще люди напоминают о себе подобным образом.

— Ваш сын бакалейщика. Да, признаюсь, я несколько разочарован.

— Бедняга так и не понял, что весь смысл в том, чтобы он оставался в прошлом.

— Думаю, ему было трудновато оценить «Мучеников» по достоинству.

— А мне показалось, что они его обескуражили, но потом он, пожалуй, начал смотреть на них с интересом.

Я не стал спорить:

— Судя по всему, когда-то он был довольно темпераментным юношей. А тут эти очаровательные мальчики с рынка, роскошная жизнь, восторженный свист и скука — всё пробудило воспоминания.

Чарльз прервал полет моей излишне пылкой фантазии:

— Ездил он, как правило, на велосипеде. А когда развозил заказы, надевал фартук.

Я поднес маленькую рифленую чашку ко рту и вновь, как и всякий раз, когда сидел в этой комнате, перевел взгляд на рисунок пастелью, висевший над камином. Потом собрался с духом и спросил:

— Это Таха там, на рисунке?

Чарльз, тоже смотревший на портрет, повторил имя, правда, с ударением на другом слоге.

— Да-да, это Таха, — подтвердил он с живой грустью в голосе.

— Он очень красив, — искренне сказал я.

— Да. Правда, портрет не очень похож на оригинал. Санди Лабуше нарисовал его вскоре после нашего возвращения из Африки. Как видите, при желании он мог добиваться изумительной чистоты линий. Но ему не удалось передать веселого нрава мальчика, того своеобразного сияния… Это было самое прелестное создание на свете. Просто загляденье, глаз не оторвать.

— Он еще жив? — спросил я, не в силах представить себе, что Таха, подобно сыну бакалейщика, превратился в неприметного мужчину средних лет. Но вместо пространного ответа Чарльз пробормотал:

— Нет-нет, — и тут же резко переменил тему. — Значит, вы прочли все тетради, которые я вам дал.

— Да, прочел. Впрочем, кое-что я пропустил, но сумел составить довольно ясное представление обо всем написанном. — Он понимающе кивнул. — Конечно, я прочел бы всё от корки до корки, если бы решил взяться за это… дело.

Чарльз проявил остроту ума и расчетливость.

— Безусловно, безусловно, — сказал он. — Но хотелось бы знать, какое впечатление производят эти дневники. Насколько они интересны — молодому человеку?

— По-моему, они читаются с захватывающим интересом. Ведь вы так много успели в жизни, — не к месту продолжил я, — и были знакомы с такими замечательными людьми.

Услышав это, он тяжело вздохнул:

— Жаль, я сам в свое время не сумел обработать эти записки. А теперь уже поздно. Ближе к концу жизни начинаешь понимать, что почти вся она прожита зря.

— Но у меня сложилось совсем другое впечатление. Я уверен, что на самом деле вы так не считаете, — сказал я таким тоном, которым обычно из вежливости утешают людей, чьих страданий не могут себе представить. — По-моему, это я прожигаю жизнь, а мои поступки не похожи на ваши.

Чарльз тотчас же подхватил эту мысль.

— У меня нет времени на безделье, — сказал он. — Хотелось бы, чтобы и у вас было какое-то занятие.

— Мне трудно найти себе подходящее дело, — сказал я, показавшись избалованным даже самому себе. — Я бы не прочь просто-напросто исчезнуть, как вы. Как чудесно, что вам удалось скрыться в Африке!

— Я скрывался, — признал Чарльз. — Но в то же время оставался на виду.

Взвесив на руке невесомые чашку и блюдце, я вновь осторожно затронул эту тему.

— А вот мне показалось, что, скрывшись, вы погрузились в мир грёз. Со страниц дневников веет очень приятным ощущением безудержного восторга, постоянно владевшего вами в Судане. Впечатление такое, будто жизнь положили на музыку, — сказал я, выдав потрясающий экспромт, но Чарльз пропустил его мимо ушей.

— Разумеется, мы занимались делом. Это была очень тяжелая работа, напряженная и изнурительная.

— Да, я знаю.