Библиотека плавательного бассейна

— У меня была короткая интрижка, уже в Лондоне. Я по уши влюбился в молодого тринидадца, бармена из «Трокадеро» — у него было очаровательное прозвище Миротворец. «Трок» — это очень большой, довольно вульгарный ресторан на Шафтсбери-авеню[199], весь в розовато-лиловом мраморе. Разумеется, этого заведения уже давно не существует. Точно не помню, как я там очутился, только однажды вечером в коктейль-баре меня обслуживал этот потрясающе красивый мальчик. Я ненадолго задержался и разговорил его, хотя он был безумно застенчив — но ведь именно это мне всегда и нравилось. Оказалось, что он пережил удивительные приключения, когда отрабатывал свой проезд на пароходе — разумеется, это было задолго до того, как сюда понаехали уроженцы Вест-Индии, — а потом опоздал на пароход, отплывавший на родину. Он дошел пешком от доков до центра города. Было довольно холодно, моросил дождь, положение, наверное, казалось безнадежным, и он зашел погреться в Национальную Галерею[200], где его заприметил художник по имени Отто Хендерсон, безумно «музыкальный» тип, как мы тогда говорили, а живописец, к слову сказать, третьеразрядный. Он вроде бы охмурил мальчика. Тот немного пожил у Отто, но Отто пил как сапожник, и вскоре возникли материальные затруднения, поэтому Отто устроил мальчика на работу в «Трокадеро», где когда-то случайно познакомился со старшим барменом, типичным шотландцем и внешне вполне респектабельным человеком, но под одеждой, по словам Отто, носившим женские панталоны. Не приходится и говорить, что шотландец стал страшно ревновать, когда я все-таки закрутил роман с его чернокожим Адонисом. Потом он даже пригрозил мне разоблачением, но запел по-другому, когда я пообещал рассказать всем про панталоны. — Чарльз рассмеялся и взмахнул рукой так, словно держал в ней бубен.

— И чем же дело кончилось?

— О, шотландец добился увольнения мальчика за пьянство (он и вправду начал закладывать за воротник), поэтому я ненадолго взял его под свою опеку. Правда, из этой затеи ничего не вышло, ведь Таха тоже жил у меня, и я отдал его на воспитание одному приятелю. — Чарльз помрачнел. — В то время обо всем этом ходили самые разные толки. Разумеется, до известной степени меня защищал титул… англичане испытывают такой суеверный, благоговейный страх перед аристократией. Но мое положение имело и свои недостатки — с точки зрения сплетен и прочего вздора… англичанам так свойственны ханжеское резонерство и похотливость. Что вам станет ясно, мой дорогой, когда вы преуспеете в качестве преемника… — Эти слова прозвучали так, словно мне предстояло не только унаследовать титул, но и преуспеть в жизни.

— Наверно, тогда чернокожие встречались сравнительно редко — в Англии.

Чарльз выразил согласие невольной отрыжкой.

— Иногда появлялись моряки — они жили в общежитии на Лаймхаусском участке доков. У меня там были хорошие знакомые, в большинстве своем смелые, отчаянные ребята. В Лондоне, разумеется, жили джазовые музыканты, у которых было немало поклонников. Но большинство жителей провинции, по-моему, ни разу в жизни не видели чернокожего человека. Никто и предположить не мог, что когда-нибудь черные будут возбуждать такую лютую ненависть.

— Я много раз с ней сталкивался.

— Охотно верю. — Чарльз кивнул и свирепо уставился на ковер, словно оказавшись вдруг во власти неких воспоминаний, проникнутых горькой иронией. Я заговорил, но он перебил меня: — Порой я не могу думать о своей стране, не испытывая какого-то беспомощного стыда. Чувства, невыразимого в буквальном смысле слова, так что я не буду даже пытаться о нем рассуждать.

— Я знаю, что вы имеете в виду.