Библиотека плавательного бассейна

— Выходит, зачастую вы просто полагались на свою интуицию?

— Гм… в какой-то степени. Многие были склонны относиться к Африке как к некой большущей частной школе — особенно в Хартуме. Однако в провинции, а также во время долгого путешествия, возникало такое чувство, будто находишься где-то совсем в другом месте. Слабохарактерный человек, оказавшись в этой бескрайней пустыне, мог либо вовсе потерять человеческий облик, либо начать злоупотреблять властью. Полагаю, вам известно, что на юге правили так называемые «болотные бароны»[196] — поистине большие оригиналы, обладавшие неограниченной властью и совершенно потерявшие связь с внешним миром.

— Звучит как цитата из Конрада[197].

— Многие так считают.

— Признаться, мне вы представляетесь скорее фербанковским персонажем — во всяком случае, вы сами, похоже, видите себя в этой роли.

— Понятия не имею, о чем вы… — пробурчал Чарльз.

— Меня заинтересовала мысль о том, что взрослых можно представить себе детьми. В его романах взрослые лишены чувства собственного достоинства, обычно присущего взрослым людям. Все они похожи на избалованных детей, потакающих своим желаниям и капризам…

— Ну и ну! — Чарльз громким смехом выразил несогласие.

— Неужели вы этого не чувствуете? А меня это всегда поражает, особенно в обществе весьма именитых господ, лишенных чувства юмора: они не в состоянии понять, что ведут себя, как школьные префекты. Впрочем, многие мужчины ведут себя подобным образом, когда общаются друг с другом — я не имею в виду… в особенности голубые. Но у меня сложилось такое впечатление, что мужчины вообще не очень-то нуждаются в женском обществе. По-моему, большинство мужчин вполне счастливы в своем мужском мире с его компаниями, лучшими друзьями и всем прочим.

— Мне кажется, я всегда вел себя с достоинством, — сказал Чарльз.

На это я ответил красноречивым почтительным молчанием.

— Я лишь хочу сказать, что вам посчастливилось: благодаря своим капризам вы сумели сделать карьеру, — продолжил я после паузы.

До меня не сразу дошло, как тщательно Чарльз соразмеряет каждое мое слово со своим желанием добиться того, чтобы я написал его биографию. Возможно, его раздражало то, что я немного нервничал и, пытаясь умничать, проявлял легкомыслие.

— Чернокожие были предметом безграничного обожания, — сказал Чарльз, — можно сказать, слепого обожания, только слепым оно не было, ведь… даже не знаю. Думаю, для меня — в отличие от большинства остальных — оно было сродни любовной связи. Мне постоянно приходится с ними общаться — с неграми, знаете ли, и я всегда искренне восхищаюсь ими. — Он поставил чашку на столик. — К тому же мне с ними очень везет. Все мои настоящие друзья были черными, — добавил он в безрадостном прошедшем времени. — Конечно, порой я путался с жуликами и невежами, с привлекательными завсегдатаями баров… — Он внезапно умолк, сделав актерскую паузу.

— Но все ваши настоящие друзья…

Решив во что бы то ни стало уколоть меня, он ответил:

— Друзья готовы были умереть друг за друга — это была непоколебимая преданность.

— Надеюсь, вы считаете меня настоящим другом, Чарльз, — сказал я, и вправду едва не обидевшись. — К тому же я знаю людей — белых людей, — которые бесконечно преданны вам. Старик Билл Хокинз — или как там его зовут? Да и все эти слуги, что из-за вас дерутся.

— Да, у меня есть преданные друзья, — согласился Чарльз. — Есть даже слишком преданные — такие, как Льюис. — Он вздохнул и захихикал. — Я не рассказывал вам, как он запер меня в гардеробной, когда дрался с Грэмом до победного конца?

— Я же там был, если помните.

— Мой милый мальчик, я совсем забыл. А все эти дурацкие фокусы якобы из арсенала черной магии? По-моему, компаньон джентльмена должен знать, что это совершенно недопустимо. Он считал, что я предал его — но я долго терпел его выходки. А когда он украл и продал часть моих прекрасных георгианских ножей, я больше не мог смотреть на всё это сквозь пальцы. Я слышал, что сейчас он опять сидит. Он совершает весьма артистичные, можно сказать, символические, кражи со взломом — оставляет после себя тряпичные чучела хозяев и небольшой художественный беспорядок. Поэтому никогда не возникает сомнений в том, чьих рук это дело. — Чарльз снова захихикал и вздохнул. — И все же он не лишен обаяния.

— Как вы вообще его наняли?

Я не удивился, когда Чарльз хмыкнул и принялся витать в своих туманных эмпиреях, нарушая тишину лишь редкими тяжкими вздохами с присвистом: всё это звучало как финал некоего визионерского гимна, сочиненного Штокхаузеном[198]. Маленький позолоченный будильник зажужжал и отбил пять часов.

— Один довольно интересный эпизод, — сказал Чарльз, — который, на мой взгляд, придал бы книге занимательности, связан с Миротворцем. Вы прочли об этом в дневнике?

— По-моему, нет.