Библиотека плавательного бассейна

— Прежде всего пошел погулять. И гулял, надо сказать, очень долго — поднимался по той самой крутой тропинке, сам знаешь… где гомосексуалисты ходят.

— Ну конечно, — пробурчал я.

— А потом спустился вниз, туда, где мы в тот раз катались на роликах. Потом снова на самый верх. А потом, — (взмахнув рукой, он обозначил главную цель своего похода), — дошел до самого низа, досюда. Я долго звонил в дверь, потому как видел, что свет горит, и в конце концов этот африканец открыл.

— Ты назвал себя?

— Само собой. Я сказал ему, что должен войти и дождаться тебя.

— Так вот, дело в том, милый, что этот африканец просил никому не говорить, где он находится. Поэтому, когда придет мама, мы его спрячем и сделаем вид, будто никогда с ним не встречались. Ладно?

— Я не против, — сказал Руперт. — Он что, совершил какой-то нехороший поступок?

— Нет-нет, — сказал я, беззаботно рассмеявшись. — Просто хочет скрыть от своей мамы, что он здесь — в общем, совсем как ты. А если мы никому ничего не скажем, ей это нипочем не узнать.

— Хорошо, — сказал Руперт. Он явно был недоволен.

Мы вошли в гостиную.

— Думаю, лучше бы тебе посидеть в спальне, любимый, — сказал я Артуру. — Сейчас заедет мама этого малыша. Мы договорились держать всё в тайне.

Артур тотчас вышел из комнаты, и я услышал, как он закрывает дверь спальни.

— Наверно, мама будет с минуты на минуту, — сказал я.

— Мой племянник был решителен и спокоен.

— Может, досмотрим фотографии? — предложил он.

— Давай, — согласился я. И тут в голову мне пришла еще одна мысль. — Ты долго пробыл здесь до моего прихода?

— Я пробыл здесь минут двадцать… до твоего прихода.

— Наверно, лучше всего сказать маме, что я нашел тебя на крыльце. Иначе она спросит, как ты попал в дом… или почему я не позвонил ей раньше.

Руперт взглянул на свои большие, совсем не детские часы.

Мы сели рядом, и я положил альбом себе на колени. В такие альбомы мой дед вставлял когда-то все многочисленные и разнообразные снимки, сделанные им за долгую жизнь. Один альбом оказался лишним, и дед подарил его мне. Это был изготовленный на заказ фолиант внушительных размеров, типичных для времен Эдуарда VII, с множеством широких темно-серых страниц, сброшюрованных толстыми шелковыми шнурками, которые были завязаны узлами с наружной стороны обреза. Увесистый переплет был обшит зеленой кожей с тиснением в виде цветов по краям и помпезной, но эффектной буквой «Б» под короной пэров в центре.

— Где вы остановились? — спросил я, предложив раскрыть альбом посередине.

— Давай начнем сначала, — настоятельно попросил Руперт.

Однажды мы целый час листали этот альбом вдвоем, и мне показалось, что Руперт старается запомнить фотографии, обнаружить связь между ними. Альбом был для него чем-то наподобие книги жизни, а я — авторитетным толкователем ее текста.

В самом начале находилась довольно беспорядочная подборка семейных фотографий, большей частью — неважных копий. Я в шапочке, со скобой на зубах, рядом с родителями; мы с Филиппой в купальных костюмах в Бретани (день, судя по снимку, ветреный); я в одних трусах в саду поместья «Марден», сзади — дед и мама в шезлонгах, с сердитым видом.

— Смотри, вот прадедушка. Кажется, настроение у него не очень хорошее, да? — Руперт захихикал и принялся стучать пятками по дивану.

— А это уже Винчестер.

— Ура! — вскричал Руперт, малыш хоть и самостоятельный, но все еще питавший патриотические чувства по отношению к таким вещам как школа, откуда ему в один прекрасный день наверняка предстояло сбежать.

— Попробуй-ка, найди здесь меня, — попросил я.

Это был мой первый учебный год. Стараясь ничем не выдать секрет, я обвел взглядом ряды школьников; но все мои старания оказались напрасными. Руперт почти сразу ткнул пальцем в середину заднего ряда, где стоял я — чрезвычайно миловидный коротко подстриженный мальчик, довольно грустный, погруженный, казалось, в мысли о «высоких материях». То, что это не так, стало ясно по следующей фотографии, где была запечатлена команда пловцов. Все позировали возле бассейна, там, где к бетонному бортику крепился трамплин. На нем, у самого бортика, стояли двое ребят с третьим на плечах. В середине заднего ряда мальчишка по фамилии Торриано высоко поднял Кубок Матесона, необычайно уродливый приз, завоеванный нами в том году. Но самым примечательным было то, что уже тогда вполне можно было бы назвать моей зрелостью. На мне были весьма сексуальные белые плавки с красной полосой на боку. Помню, когда фотография появилась на школьной доске объявлений — вместе со списком, где должны были расписаться желающие получить экземпляр (а в их число далеко не всегда входили все члены запечатленной на снимке команды), — возник небывалый спрос, а сами плавки, которые я безумно любил, исчезли ночью из сушилки, и я больше никогда их не видел. У меня на лице, в то время более пухлом и беззаботном, отражалась почти пугающая развязность.

Руперт, хотя и нерешительно, ткнул пальцем в меня.

— Это ты, — сказал он. — А это кто?