Библиотека. Повести

А та, увидев кислое выражение лица Пашки, неожиданно больно ущипнула его за плечо.

— Кретин! Не строй здесь мне рожу, а прочти. И внимательно.

И Пашка начал читать. Первоначальное выражение скуки на его лице стало сменяться недоумением, а затем возмущением. Несколько раз он бросал читать и уходил на кухню, хлебал большими глотками коньяк, а потом возвращался и начинал чтение снова. Нинка за это время ни разу к нему не обратилась и не произнесла ни слова, а лишь молча следила своими кошачьими жёлто-зелёными глазами. Наконец Пашка отодвинулся от компьютера.

— Вот это да, — только и сказал он.

Нинка подошла к нему и погладила его по голове.

— Павлик! — обратилась она к нему каким-то странным тоном. — Я понимаю, что ты на меня рассердишься, но поклянись, пожалуйста, что это неправда.

Пашка удивлённо на неё посмотрел, а потом скривился. Во взгляде Нинки проскальзывало что-то новое. Подозрительность? Презрение? И гладила она его как-то по-другому, с опаской. Как будто он пёс соседей Рекс. Вроде может и дать почесать шёрстку, а может и цапнуть.

В Ленкиной книжке почти на двухстах страницах рассказывалось о сексуальных извращениях, к которым был склонен актёр Залесский. Первый раз Григорий Алексеевич, по словам сестры, начал гладить её между ног, когда ей было восемь лет. Она тогда ужасно испугалась, но ведь это был любимый папа, и она стерпела, тем более что больно ей не было, а скорее щекотно. Потом это стало происходить каждый вечер перед сном, или когда она купалась, и его руки становились всё настойчивее. Ленка понимала, это неправильно, но не знала, что делать. Она стала раздражительной, замкнулась в себе, перестала интересоваться учёбой. Даже начала писаться в постель. Ленка было пошла к матери в надежде, что она прекратит этот кошмар, но та, на удивление, отнеслась к происходящему спокойно и заявила, что Залесский — её отец и ничего плохого ей не сделает. А тот, пользуясь попустительством матери и неспособностью девочки дать отпор, хотя она неоднократно умоляла её не трогать, превратил дочь в свою сексуальную игрушку. По сути, поработил. Хуже того, вовлёк в развлечения с ней взрослого сына, её родного брата, и тот даже и не подумал возражать, хотя и понимал, что это противоестественно. Этот ужас продолжался до её восемнадцатилетия, когда она сбежала к своему будущему первому мужу Игорю. Она, надеясь на сочувствие, рассказала ему, что творилось у неё в доме. А тот вместо того, чтобы пожалеть и поддержать, предложил о прошлом просто не вспоминать. И всегда был с её отцом любезен и чуть ли не глядел ему в рот, хотя знал, какой он на самом деле человек. А сам Залесский служил для страны эталоном примерного семьянина. Ведь никто не знал, каков он в реальной жизни.

Пашку от этого чтива в какой-то момент стало подташнивать, но он честно одолел книгу до конца. Господи, какая грязь, только и подумал он. Красочная брехня на радость педофилам и тайным развратникам. Хотя для очень наивного читателя книга могла показаться и криком израненной души, вырвавшимся после смерти отца-мучителя наружу.

* * *

— Что неправда? — спросил Пашка, убрав Нинкину руку со своей головы.

— Написанное в книге, — тихо ответила Нинка. — Скажи, что ты не насиловал свою сестру и не покрывал насилие отца.

Пашка надолго замолчал. У него всё кипело внутри, но он понимал, что, как бы он ни оправдывался, грязь на его имени и на имени его семьи останется навсегда. Какой толк доказывать Нинке, что всё написанное Ленкой — чушь? Что родители всегда носились с ней, как с писаной торбой, и баловали, как могли? Что отец никогда Ленку не купал и во время купания к ней не заходил, а это делала мать? Что он не помнит, чтобы отец приходил надолго к Ленке в комнату, когда та ложилась спать? А если и приходил, то только чтобы почитать ей сказки, которые по сто раз приходилось слышать и Пашке, находившемся в соседней комнате, и которые он их до сих пор помнит наизусть. Что он в жизни не испытывал к собственной сестре никакого сексуального интереса, даже когда она выросла и стала красивой бабой?

Нинка в ожидании ответа с опаской продолжала наблюдать за Пашкой. Она уже пожалела, что начала задавать вопросы и показала ему книгу. Она тоже была поклонницей Залесского, и ей было ужасно неприятно читать о нём такие вещи. Поэтому ей хотелось услышать, что всё это неправда. А кто иной мог это подтвердить, как не собственный сын Григория Алексеевича? И Нинка ждала ответа. А Пашка молчал, потирая указательным пальцем левой руки под носом. Это был плохой признак. Нинка по опыту знала, что это безобидное движение означает крайний гнев, и оно при других обстоятельствах предшествует тому, что Пашка набрасывается на врага и бьёт его смертным боем. Но Павел, наконец, нарушил молчание. Он взял руку Нинки и прижался к ней щекой.