Билет на вчерашний трамвай

— Ого. Прихожу я домой после работы, открываю дверь и вижу картину: на кухне сидит мой батя. Лицом суров, как Александр Карелин перед боем. Молчит. В прихожей стоит моя мама. В слезах. Я тоже стою, ничего не понимаю. Только одно чувствую: в сортир срочно надо, иначе просветления не достигну. Но в сортир я зайти не успела, потому как услышала Женькин голос: «Дядя Слава, я люблю Ксюшу и прошу вас разрешить ей выйти за меня замуж!» Я сначала думала, что у меня переутомление и глюки. Потом поняла, что нифига. А тут мама голос подала: «Нет, Слава, не разрешай! Он прохиндей и извращенец!» Меня почему-то никто не спросил, хочу ли я замуж за фетишиста Женю? Ну да ладно. Стою, дальше слушаю. Женька, что характерно, меня не видит. А папа бороду в кулак взял, как Иван Васильич в том фильме, и говорит: «Ксюха — баба взрослая. Я за неё ничего не решаю. Ты у неё спрашивай. А что касается меня…» Тут, Лельк, такая пауза повисла…

— Верю. Папу твоего прям как живого щас вижу…

— Спасибо. Можно подумать, он помер, тьфу-тьфу-тьфу. Ну вот, молчит он, а я трясусь как Паркинсон. Потом папа говорит: «А что касается меня, то если она мне хоть раз на тебя пожалуется, я тебе, сынок, не завидую. Ксюха мне в последний раз жаловалась, когда ей десять лет было. Её тогда мальчик на физкультуре в живот ударил… В общем, попусту она ко мне не придёт, учти. И одного её слова мне хватит. Ты все понял?» Уж не знаю, что там собирался ответить Женька, но я решила, что мне пора выйти на сцену. И вышла. Как царица грузинская Тамара. И говорю: «Я тут краем уха слышала, что меня замуж зовут. Так вот: замуж я не собираюсь. Там хреново кормят, я помню. И уж тем более не пойду за того, кто у меня трусы тырит. Это неинтеллигентно».

Скворцова прикурила новую сигарету.

— Батя у тебя что надо. Всегда его уважала. Другой бы на его месте ещё и в табло бы Женьку накатил.

— Я тоже папу люблю, — кивнула я. — Если бы не он… Но дело не в нем. А в том, что я пришла к тебе на свадьбу с целью жениха найти, а тут только Марчел да дядя Митя какой-то невнятный. И я расстроилась, Ольга Валерьевна. Изрядно, между прочим.

— Да иди ты! — отмахнулась Лелька. — Нашла где жениха искать. Ты это… Пока не рыпайся. Не хватай всякое дерьмо. Я скоро в Отрадное перееду, к тебе поближе, тогда и займёмся поисками, хочешь?

— Не хочу, — улыбнулась я. — Ты мне найдёшь, пожалуй.

— Найду, — согласилась Лелька. — Во всяком случае, трусы он у тебя переть точно не станет.

И мы пошли пить дальше.

Аллергия

Конечно, я Лельке не все рассказала, справедливо полагая, что за некоторые подробности она меня будет ругать, презирать и долго жалеть. Например, я умолчала о том, как мне пришлось познакомиться с матерью Женькиной дочери.

Я вечно вляпываюсь в идиотские ситуации. Но в такую — ещё не приходилось.

— Ксенечка… — Лицо Женьки выражало мировую скорбь и нечеловеческую муку. — Ксенечка, мне очень нужна твоя помощь. Прямо не знаю, что делать…

— Что случилось? — Я отложила в сторону калькулятор, с помощью которого производила нехитрые математические действия, наивно полагая, что на дисплее высветится ответ, как прокормить семью из трёх человек, включая безработного Женю, на пятьсот рублей в неделю. Вместо ответа там почему-то выскочило число со знаком минус.

Женька поднял на меня серые глаза, в которых били через край скорбь и мука, и, помявшись, сказал:

— Дочка моя, Лизонька… Она больна очень. Тамарка, мать её, звонила мне сегодня. Сказала, что Лиза в больнице лежит с жуткой аллергией. Отёк спинки у неё.

— Отёк Квинке, — машинально поправила я. — Дальше что? Женька похрустел своими длинными пальцами и закончил:

— Деньги на лекарства нужны. Очень. Девочка умереть может. А мне взять негде…

Я тяжело вздохнула.

— А я что — дочь банкира? Ты прекрасно знаешь, сколько я сейчас зарабатываю. Сама вторую неделю с температурой тридцать девять на работу ползаю, чтобы мы все тут с голоду не подохли. И лечусь только аспирином. На другие лекарства денег нет. Чем я могу тебе помочь?

Сожитель добавил в глаза тоски и скорби, хотя, казалось бы, куда уж больше-то? И прошептал:

— А у соседей занять не можешь? Мне всего-то полторы тысячи нужно. Я отдам. Буквально через пару дней. Ты ж сама мать, должна понимать, каково, когда твой ребёнок болеет, а ты ему помочь не можешь.

Я посмотрела на Женьку в упор.

— А чем ты думал, когда ребёнка заделывал, а? Что тебе тупо впишут в паспорт «Смирнова Елизавета Евгеньевна, год рождения двухтысячный» — и на этом все? Думаешь, почему, когда у меня Андрюшка болел, я думала, где заработать, занять, спереть необходимые на его лечение деньги, но мне и в голову не приходило у кого-то просить? А потому что это мой ребёнок. Так вышло, что теперь он только мой. У тебя разве друзей нет, что ты ко мне обращаешься?

Женька покраснел.

— Есть у меня друзья. В Ростове-на-Дону. Я же в Москве год только. Ты ведь знаешь, я с отцом жил, пока мать в Москве устраивалась…

— Отлично. А Тамара что, тоже не москвичка?

— Москвичка…

— Ну вот и отлично. Пусть она и занимает деньги. Я-то тут при чем?