Билет на вчерашний трамвай

Женька рухнул на диван и закрыл лицо руками.

— Она уже в такие долги влезла… На работе заняла, у друзей, у родственников… Лизонька очень, очень больна. Прямо сейчас я должен поехать в больницу и отвезти полторы тысячи. Ровно столько стоит ампула с лекарством для Лизы… Она умирает, моя доченька…

И я дрогнула. Подошла к детской кроватке, в которой спал мой двухлетний сын, машинально поправила ему одеяльце, погладила по русой головке и молча вышла из комнаты.

Через полминуты я уже звонила в дверь к соседу Севе. Ещё через минуту на лестницу выскочила всклокоченная Севкина жена Оксана.

— У вас пожар?

— У нас финансовый кризис. Жуткий. Если можешь, дай на пару дней полторы тысячи, а? Очень надо…

Оксана посмотрела на меня, склонив голову на бок.

— А что случилось, если не секрет? Я опустила глаза:

— Не могу сказать, Оксан. Но через два дня деньги верну, обещаю.

В тот момент я была уверена, что Женька меня не подставит. Соседка ещё раз внимательно посмотрела на меня.

— Можешь вернуть через неделю. И вынесла мне деньги.

Я вернулась к себе и протянула Женьке три бумажки по пятьсот рублей.

— Возьми. И езжай в больницу. Деньги надо вернуть через неделю максимум. Сможешь?

Женька подскочил как мячик.

— Ксюх… Спасибо! Ты меня так выручила! Верну через два дня, как обещал! Спасибо, родная моя! Дай Бог тебе здоровья! Я скоро вернусь.

Он не вернулся.

Ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю… На восьмой день Женькиного отсутствия я пошла к маме на поклон. Просить взаймы. Чтобы вернуть долг Оксане.

Мама взаймы дала, но сурово поинтересовалась, каким образом я ей эти деньги верну.

Хороший вопрос. Я сама не знала. Но ответила, что верну непременно, в самое ближайшее время.

Голова шла кругом. По моим меркам, долг был огромен. К тому же снова заболел Андрюшка. Нужны были лекарства. А денег не было. Я попросила у начальника месячную зарплату вперёд и ещё пятьсот рублей в счёт следующей. Он посмотрел на моё зарёванное лицо, дал мне три тысячи и добавил, что тысячу я могу не возвращать.

Я вернула долг маме, купила Андрюше лекарств и продуктов, а на оставшиеся деньги — три десятка яиц и тридцать пачек бомж-пакетов «Роллтон». На них нам предстояло продержаться ещё месяц…

Я сидела в кресле и теребила в руках Андрюшкины шорты, которые несла в ванну постирать, но так и не донесла. Виски ломило, в голове звенело так, что я не сразу услышала телефонный звонок.

— Добрый вечер. Ксению я могу услышать? — раздался незнакомый женский голос:

— Можете.

— Вы Ксения? Очень приятно. Вас Тамара беспокоит. Бывшая супруга Жени. — Теперь в голосе слышался металл.

Я сжала в кулаке Дюшкины шорты и спросила:

— Что-то случилось? Вы знаете, где Женя?

На том конце провода поперхнулись. Секунду помолчали и быстро заговорили:

— Ксень, а он разве не у тебя? Я вторую неделю не могу до него по сотовому дозвониться. Абонент недоступен. Он мне срочно нужен.

Тут уже поперхнулась я.

— У меня?! Вообще-то я думала, что он к тебе вернулся. У вас же Лиза болеет, в больнице лежит. Он у меня две недели назад деньги на лекарства взял, и с тех пор я его не видела.

В трубке молчали.

— Тамара, алло! — окликнула я. — Ты тут?

— Тут. — Голос Томы утратил металл, но теперь я не могла уловить его тон.

На всякий случай я тоже замолчала. Полминуты мы с ней просто дышали в трубку. Потом Тамара заговорила:

— Вот сволочь, мать его… Он приехал ко мне две недели назад. Привёз Лизуну пачку памперсов, чем изрядно меня удивил. Он со дня её рождения ни копейки, ни тряпочки нам не привозил. Только когда мы из роддома с ней выписывались, Ирина, бабушка наша, чтоб ей, суке старой, здоровьица прибавилось, подарила Лизе плюшевого кота и пустышку-бабочку, а Женька — костюмчик детский. С тех пор Ирку я больше никогда не видела, а Женька приезжал только тогда, когда ему самому были деньги нужны…

— И ты давала? — осторожно поинтересовалась я.

— А ты нет?

Я заткнулась. Тома продолжила:

— Две недели назад он приехал. В глазах слезы, весь трясётся. В общем, превзошёл самого себя. Спрашиваю его, мол, что случилось? А он мне рассказывает жуткую историю о том, как в него влюбилась старая страшная баба, которая грозила покончить с собой, если он, Женя, не станет с ней жить. Он, естественно, не мог стать причиной чьей-то смерти. И вынужден был пойти к ней в сожители. А у бабы той, по его словам, ребёнок-олигофрен. Которому жить полгода осталось. И она Женьку терроризирует, требует денег на лекарства для своего сына…

Каждое сказанное Томкой слово било меня по голове, как обухом топора. «Старая баба… Ребёнок-олигофрен… Жить осталось полгода…»

Я одной рукой схватила себя за волосы, намотала их на кулак, а другой плотно прижала к уху телефонную трубку.

— И ты повелась?! И ты поверила, что он говорит правду?! — Я уже не скрывала слез.