Бинди

Его крики приковывают к нам всеобщие взгляды. Я отвечаю сдержаннее, отойдя на шаг, но в голосе у меня не меньше презрения, чем было полминуты

назад.

- Ее мудака. Ее мудака, Лукас. Давай называть вещи своими именами.

Вторя Маркусу, я тоже поворачиваюсь к Блэнкеншипу спиной. В конце

концов, отхожу к окну. Оно открыто. Ласковый летний ветер немного приводит

меня в чувство. Вспоминаю безысходное выражение лица Майи вчера – когда мы

виделись с ней последний раз. Я буду с ней, буду бороться за нее, какой бы, впоследствии, диагноз не поставил ей доктор. Просто мне страшно. Мне страшно, что какая-то богатая мерзкая сволочь считает, что может калечить, бить, унижать, сокрушать людей. Мне страшно из-за того, что мерзавец, считающий себя

всевластным, может испортить жизнь молодой девушке. Майя разведется с ним.

Не для меня. Не для общего со мной будущего. Майя разведется с ним, и я сделаю

все возможное для этого, чтобы она выдохнула и жила спокойно, счастливо. Но…

однажды он женится снова. И что потом? Другая его жена так же будет страдать.

Откуда берется эта гадость? Эта грязь. Почему Джей позволяет себе так

относиться к Майе? Почему когда-то мы втроем – я, Лукас и Марк – позволили

себе быть дерьмом по отношению к девочке-подростку? Ева простила нас. Но кто

может гарантировать, что когда-то она забудет об этом? А как Майе жить с этим

после? В действительности, я себя не простил до сих пор. И ненавижу себя не

меньше, чем ненавижу Джея.

Раздается тяжелая рок-мелодия. Не помню, чей телефон звонит так –

Лукаса или Маркуса. Но когда на вызов отвечают, голос Блэнкеншипа отсеивает

сомнения. До меня доносятся обрывки фраз, что-то вроде: «…Наши адвокаты

могут в этом помочь ей…» и «… Сколько времени это займет?...». Я слышу далеко

не все. Что-то заставляет меня стоять здесь – у окна, – смотреть на красивый, ухоженный двор клиники и прогуливающихся по нему больных в сопровождении

медсестер и медбратьев.

Не слежу за временем. Когда же уже объявят какие-то новости о состоянии

Майи? Ждать невозможно. Все душит: стены, люди, их разговоры, смех. Все

раздражает. Я не могу уйти и не могу остаться. Это делает меня раздраженным.

Ну, и, разумеется, вечерняя попойка сказывается. Для чего я, нахрен, столько

выпил? Голова раскалывается. Нужно попросить у дежурного врача что-нибудь

против похмелья… Я повернулся, и уже было собрался шагать к лифту, как увидел, что ко мне направляется Лукас. За ним увязались Алистер и Маркус, словно свита.

Немного растерянно на них глядя, я молча задаюсь вопросом, почему

выражения их лиц несколько воинственны и решительны. Мотнув головой, я

выгибаю бровь. Снимаю свой серый пиджак, перебрасываю его через плечо и

придерживаю указательным пальцем левой руки.

- Может, вы уже что-нибудь скажете? – не выдержав, киваю подбородком на

Лукаса.

Еще пару мгновений он продолжает хранить молчание, но затем вздыхает и

касается языком верхней губы.

- Ладно, – говорит с нескрываемой осторожностью друг, – только пообещай, что

не будешь бурно реагировать.

- Я не могу тебе этого обещать.

- Де-е-ейл!.. – стонет Маркус разочарованно и недовольно в ответ на мое

упрямство.

Оставив это без комментариев, я ожидающим взглядом смотрю на Лукаса.

Тот поджимает губы, делает, вероятно, собственные выводы, и лишь потом встает

рядом со мной. Возможно, ему кажется, что сообщить мне вести, стоя напротив, он не сможет.

- Я договорился со следователем, чтобы он связался со мной, если узнает что-то

важное…

- Короче! – требую.

- Выяснилось, что Нил Уардас три года назад почти объявил себя банкротом, однако Нариндер Диредди, отец Джея, помог старому товарищу. Он дал ему

большую сумму без возврата. Взамен он попросил…

- …выдать за своего сына Майю, – я без труда догадываюсь об этом.

Лукас подтверждает мои подозрения.

- Да, все верно. Нил буквально пятнадцать минут назад дал новые показания: он

сказал, что знал о том, что приходится терпеть его дочери, но он испугался, что в

случае развода Майя с Джеем будет вынужден продать весь бизнес, чтобы

рассчитаться с Нариндером.

Представления о Майе, всеми брошенной и практически проданной своим

же отцом, сводят с ума. Я не могу это переварить. Я не могу понять. Для меня это

слишком. Во всем есть какая-то грань. Есть черты, за которые переступать нельзя.

Но находятся люди, которые рушат даже эти законы! И когда они оказываются

нашими близкими… Что может быть хуже?

Развернувшись опять, я хватаюсь одной рукой за подоконник из светлого

дерева, отшвыриваю куда-то налево пиджак и бью освободившейся рукой по

проклятому дереву. Бью, бью и бью! Представляю рожи Джея, Нила и Нариндера

и бью! Сжимаю ладонь в кулак и не сдерживаю себя ни на секунду! Лукас и его