Движению смерти Бога были присущи свои изъяны. Как-никак создавали ее люди белые, не бедные и к тому же христиане, причем последнее подчас проявлялось в оскорбительной форме. Скажем, Элтайзер, подобно Гегелю, говорил, что христианство отрицает иудейского Бога, который отчуждает нас. Негритянские теологи сомневались, что у белых людей получится утвердить свободу через смерть Бога, когда они порабощали людей во имя Бога. И все-таки при всех ее минусах теология смерти Бога была пророческим гласом: она сокрушала современных идолов, включая современную идею Бога, и призывала шагнуть от знакомых стереотипов в неведомое (что как раз и созвучно духу 60-х годов).
Впрочем, при всех своих резких нападках на авторитарные структуры институциональной религии молодежная культура 60-х требовала и более религиозного образа жизни. Скажем, многие молодые люди перестали ходить в церковь, но зато отправлялись в Катманду или искали прибежище в восточных техниках медитации. Кто-то погружался в наркотический транс или пытался добиться личностной трансформации через ЭСТ-тренинг Вернера Эрхарда. Возникли стремление к «мифу» и отказ от научного рационализма, к тому моменту ставшего новой западной ортодоксией. При всей трезвости и осторожности науки ХХ века нельзя не признать: еще со времен Декарта научный поиск был идеологизирован; ученые систематически отказывались считаться с другими методами поиска истины. Молодежная революция 60-х годов была отчасти протестом против засилья рационального дискурса, подавления «мифа» «логосом». Однако за предыдущие несколько столетий традиционные пути интуитивного познания успели забыться на Западе, а потому духовные поиски носили дикий и неуравновешенный характер, часто были сопряжены с потворством собственным страстям.
Религию рано хоронили. Это стало особенно ясно в 1970-е годы, когда уверенность в скором наступлении Мирского Града была поколеблена событиями в религиозной сфере. С изумлением наблюдал мир в 1978—1979 годах, как малоизвестный иранский аятолла сверг режим шаха Мухаммада Резы Пехлеви (1919—1980), который казался одним из наиболее прогрессивных и стабильных государств на Среднем Востоке. Параллельно с тем как правительства рукоплескали мирной инициативе египетского президента Анвара Садата (1918—1981), наблюдатели отмечали, что молодые египтяне надевают исламское платье, отказываются от свобод Нового времени и всячески продвигают религию в университетских кампусах (по-своему, это напоминало студенческие бунты 60-х годов). В Израиле обрела политический вес агрессивная религиозная форма сионизма (который первоначально был вызывающе секулярным движением) и набирали силу ультраортодоксальные партии, хотя первый израильский премьер-министр Давид Бен-Гурион (1886—1973) предрекал их исчезновение после возникновения у евреев собственного секулярного государства. В США Джерри Фолуэлл создал объединение «Моральное большинство» (1979), призывая протестантских фундаменталистов к участию в политике и борьбе с любыми законами, которые стоят на позициях «секулярного гуманизма».
Эта воинственная религиозность – она впоследствии возникнет всюду, где секулярное правление западного типа отделяло религию от политики, – намерена вернуть Бога и/или религию с обочины культуры в ее центр. Она отражает широкое разочарование современностью. Что бы ни думали ученые, интеллектуалы и политики, люди во всем мире ясно давали понять: они хотят, чтобы религия сильнее влияла на общественную жизнь. Эту новую форму благочестия часто называют «фундаментализмом», однако далеко не всем реформистским движениям нравится, что их обозначают этим христианским термином. К тому же они и не предлагают атавистически возвращаться в прошлое. На свой лад эти движения – плоть от плоти современности и не могли появиться в прежние века. Да и в разновидностях фундаментализма можно отчасти видеть «постмодернистский» отказ от модерна. Это не ортодоксия и не консерватизм. Более того, многие из таких движений