Биография Бога. Все, что человечество успело узнать

Быть может, сейчас, когда сама наука делается менее определенной, пора вернуться к теологии, которая не столько говорит, сколько открыта молчанию, неведению. Диалог с более глубокими сократическими формами атеизма может пригодиться для отказа от идей, которые стали идолопоклонством. В прошлом «атеистами» часто называли людей новой религиозной формации: скажем, Еврипида и Протагора – за отрицание олимпийских богов в пользу трансцендентной теологии, первых христиан и мусульман – за отрицание традиционного язычества. Когда в ресторане нам предлагают блюдо с острым вкусом, после него приходится полоскать рот, чтобы спокойно наслаждаться следующим кушаньем. Умный атеистический критик – это своего рода полоскание, очищающее ум от легковесной теологии, которая лишь затрудняет понимание божественного. Быть может, нам придется временно пережить то, что мистики называли «темной ночью души» или «облаком неведения». Для людей, привыкших получать информацию одним кликом «мышки», это нелегко. Однако новизна и необычность этой негативной способности может пробудить в нас осознание, что логические доводы не единственный способ познания. Не только лишь один поэт Китс был способен, ожидая нового вдохновения, учиться быть способным «пребывать в неясности, загадках и сомнениях, не устремляясь нервно к фактам и разуму».

Однако неужели невозможно быть верным неведомому и неопределимому Богу? Неужели мы обречены на вечное возвращение постмодернистской мысли? Быть может, единственная адекватная «естественная теология» находится в области духовного опыта. Я не имею в виду пылкое и эмоциональное благочестие. Как мы уже видели, теологи и духовные наставники прошлого с подозрением относились к подобному религиозному «позитивизму». Шлейермахер и Бультман, Ранер и Лонерган призывали нас не искать экзотического опыта, а отмечать, как в самых обыденных вещах ум выводит нас в трансцендентное. Следует не искать Бога где-то «вовне» ( foris ), во вселенной, а обратить взор в глубь себя и осознать, как самые обычные реакции переходят в «инаковость» (об этом есть и у Августина). Мы видим, что учителя вроде Дионисия использовали саму ограниченность языка, чтобы обратить внимание на молчание, лежащее по ту сторону речи. Неслучайно говорят, что музыка, которую мы в начале книги определили как деятельность рациональную, представляет собой «естественную теологию». [1048] В музыке ум переживает чистую и непосредственную эмоцию, которая выходит за рамки «я», где смешиваются объективность и субъективность.

Как неоднократно подчеркивал Василий Великий, «усия» Бога непознаваема: со своим ограниченным чувственным восприятием мы можем лишь улавливать ее следы («энергии»). Очевидно, что медитация, йога и ритуалы, оказывающие эстетическое воздействие на конгрегацию, способны серьезно изменить личность, если их прилежно соблюдать годами (чем не «естественная теология»?) Никаких эффектных «рождений свыше», – лишь медленная, постепенная, неощутимая трансформация. Особенно же практика сострадания и исполнения «золотого правила» «денно и нощно» требует постоянного кеносиса. Непрестанный выход за рамки собственных предпочтений, убеждений и предрассудков приносит ekstasis , который не есть упоительный экстаз, а сам собой представляет трансцендентность. Об этом говорил, в частности, ученик Конфуция Янь Хуэй. В результате подобных практик мы не получаем ни точной информации о Боге, ни уж тем более – научного «доказательства». Однако нечто необъяснимое совершается с людьми, которые отдают им свои силы и способности. Людям внешним этого не понять, как и обряды элевсинской мистерии показались бы банальными и глупыми тем, кто упрямо оставался за пределами Культового зала и отказывался пройти инициацию.

Подобно древним верховным богам, отдаленный Бог философов мало-помалу исчезает из людских душ. Новое время с его «научной религией» вывело Бога вовне, как блейковского «Тигра» – «в небеса и глубины». Однако более древняя религия сознательно гуманизировала сакральное. Брахман – это не отдаленная реальность: он тождествен Атману каждого существа. Конфуций отказывался давать определение понятию «жэнь» (впоследствии его переводили как «гуманность»), ибо оно непостижимо для того, кто не знаком с ним по личному опыту. Однако обычным значением этого слова во времена Конфуция было просто «человек»! Соответственно, речь идет о «человечности». Святость – это не «сверхъестественное» явление: как объяснял конфуцианец Сюнь-цзы, она есть тщательно культивируемый подход, который делает человека тоньше, возвышает его природу на богоподобный уровень. [1049] Когда буддисты размышляли о спокойствии, уравновешенности и самоотверженности Будды, они приходили к мысли, что в нем явлена непостижимая Нирвана. Будда как бы есть Нирвана, выраженная человеческим языком. Они также знали, что это состояние достижимо для людей: если они будут следовать буддийскому методу, они и сами его обретут. Сходный опыт был у христиан, когда подражание Христу приносило им «обожение» ( теосис ).