Биография отца Бешеного

Уверенный, что предстоит операция, стал к ней всерьез готовиться, но доктор, который меня принимал, уже сталкивался с подобными попытками самоубийства арестованных и потому прежде, чем делать операцию, попробовал обойтись без нее. Он прописал мне лекарства, которые способствовали выделению в желудке то ли желчи, то ли кислоты. Во всяком случае, через три-четыре дня мне вновь сделали рентген, и «постороннего предмета» не оказалось: к моему изумлению, черенок ложки полностью растворился. Все же в моем деле поставили «СКС» — «склонность к самоубийству». Эта пометка здорово осложняет существование в заключении…

Легко представить ярость моего мучителя, когда ему сообщили о моей попытке! Узнав, что со мной уже все в порядке, он явился в сопровождении двух «веселых мальчиков», и на этот раз они не остерегались оставлять следы… Меня лупили кулаками, пинали ногами, били по голове наручниками. Экзекуция была такой жестокой и ее результаты были настолько «на лице», что когда меня привезли в Бутырскую тюрьму, там, увидев следы избиения, даже не приняли без медицин-ского освидетельствования и повезли в травмпункт у кинотеатра «Спорт», где я честно все рассказал обследовавшему меня доктору, и он все подробно внес в мою медицинскую карту. Только после этого меня приняли в Бутырку.

Следствие продолжалось, и меня почти ежедневно избивали во время допросов. Но, ничего не добившись, отправили на экспертизу в Институт имени Сербского — или «Серпы» — «высшую инстанцию дураков», так прозвали институт зеки. По удивительному совпадению я около месяца пробыл в камере-палате, в которой в свое время обследовался Владимир Высоцкий.

Изо всех сил старался держаться и написал в «Серпах» эпиграмму на самого себя:

Я гениален дважды, даже трижды:

Я — режиссер, прозаик и поэт!

Одна беда: в котлетах много хлеба И острая нехватка сигарет!

Ах, если бы Париж! Вот это дело!!!

Рассказ, поэма и… Париж у ног!

А если подключиться к киноделу, То я уж не Доценко — Полубог!

Париж, Ривьера, Княжество Монако, И яхта, и рулетка по ночам…

Тончайшие духи, колье, и фраки, И множество чертовски пьяных дам…

А по утрам приятная истома За чашечкой кофе и рюмочкой «Камю»…

Ах, что? Опять? Куда? Какого черта?

Ах да — обед… Иду хлебать бурду…

Слеза течет — ее не вытираю:

С ней щи вкусней…

А в мыслях выпиваю:

«Камю», «Аи», «Клико»…

Все это будет — лишь вырваться Из этих чертовых «Серпов»!

Я «Экипаж» снимал — так берегитесь!

Сниму «Дурдом» — вам не сносить голов!

Как и обещал, не буду в этой книге описывать десять с лишним месяцев Бутырки, месяц пересыльной Краснопресненской тюрьмы и более четырех лет зоны: когда-нибудь опишу свою жизнь за колючей проволокой в отдельной книге. Да-да, следак не обманул: мне отмерили шесть лет лишения свободы строгого режима. Во время следствия меня столько били и довели до такого состояния, что тюремный врач вынужден был написать в истории болезни: «частичная потеря памяти и потеря ориентации во времени и пространстве», забыв добавить, что я к тому же лишился дара речи… Потом насильно взяли пункцию спинного мозга, и у меня отнялась правая рука и левая нога. Такого меня и судили: бессловесного калеку. Этот суд почти зеркально повторил первый суд. Когда я вышел на свободу и встретился с адвокатом, она рассказала мне, что за час до вынесения приговора, когда все были уверены, что меня освободят из зала суда, в комнату судьи заходили двое в штатском и вышли только минут через сорок. И, несмотря на то, что прокурор запросил для меня пять лет лишения свободы, судья дал мне шесть!!! Такое случилось первый и последний раз в истории советского правосудия…

Должен заметить, что вышло не по судейскому желанию, а по прокурорскому: одно из моих многочисленных посланий добралось до адресата, до моего литературного наставника писателя Бориса Васильева, ставшего в то время депутатом Верховного Совета СССР. И по его депутатскому запросу меня реабилитировали на год и девять дней раньше определенного судом срока.

Низкий поклон вам, Борис Львович!.. Сократив мой срок на зоне, вы, вполне возможно, спасли мне жизнь, но об этом — в другой книге…

Хочу рассказать об одной встрече в Бутырке, когда я оказался на спецу. Эта встреча помогла мне не только выжить, но и сохранить все доброе, что я получил от матери и природы.

Камеры на спецу отличаются от общих тем, что там содержатся особо опасные подследственные, и сидят они не более четырех-пяти человек в камере. А некоторые и по одному.

Меня кинули в камеру, где находился лишь один человек — довольно тщедушный очень пожилой мужчина. На вид ему было за семьдесят точно. Он никак не отреагировал на мое появление, даже не взглянул в мою сторону. Каждый день меня забирали из камеры и часа через два-три возвращали назад едва живого, избитого иногда до потери сознания. Не знаю, на какой день после очередной встречи со своими мучителями, когда я не мог даже шевелиться, неожиданно ко мне подошел мой пожилой сокамерник, склонился надо мной и вставил в зубы зажженную сигарету.

— Закури, режиссер! — сказал он участливо.

— Кто ты?

— Для тебя — Бриллиант!