Биография отца Бешеного

— Спасибо! Удачи вам, Володя!..

Кто мог предположить, что вскоре Владимира Высоцкого не станет? Почему-то я считаю себя виноватым перед этой сильной и очень одаренной личностью. Почему я, который очень часто предчувствует в жизни серьезные вещи, в тот миг ничего не почувствовал? Мне кажется, почувствуй я тогда грядущую трагедию, нашел бы какие-то другие, более важные слова, которые помогли бы ему совладать с его проблемами, вдохнули бы новые силы в его огромную душу и измученное сердце…

Кабы знать…

И, конечно же, жалею, что так и не получил его автограф: интересно, что бы он мне написал? А этот уникальный снимок: крупный план, улыбающееся лицо Владимира Высоцкого, он одет в белую рубашку без воротничка, а за его спиной два жилых здания: над правым плечом — пятиэтажное, над левым — трехэтажное — я сохраню на всю жизнь и передам своим детям…

Но вернемся в те годы, когда Владимир Высоцкий еще был жив и только-только начинал восхождение к своей вечной славе…

Наша агитбригада много выступала на выезде. Наиболее сильные впечатления оставил город Белоомут. В то время этот небольшой городок прославился тем, что его швейная фабрика выпускала супермодные плащи из ткани болонья. Ясно, что большую часть населения составлял прекрасный пол. Этим Белоомут напоминал Иваново — «город невест».

Узнав, что на фабрике готовятся отметить какую-то знаменательную дату и имеют финансовые возможности, я связался с руководством и предложил им праздничный концерт. Условия показались соблазнительными для обеих сторон, и в назначенный день и час за нами прибыл автобус.

Мы ехали с ночевкой, не подозревая, чем нас встретит «город невест». Представьте огромный зал, мест на восемьсот, заполненный процентов на девяносто женщинами! А в нашей бригаде из десяти человек — все парни!!! Сцена была не очень высокой, и первые ряды находились в паре метров от нее. Уже при первом моем появлении на сцене — а я не только декламировал, участвовал в юмористических сценках, но и вел конферанс — отчетливо слышалось, что зрительницы меня разыгрывали, как в лотерею. Сначала я подумал, что это шутка, но потом заметил, что и других участников аналогичным образом оценивают.

Когда я вышел на сцену, чтобы начать концерт, в зале стоял такой шум, что, честно говоря, я даже несколько растерялся, не зная, что предпринять, и несколько минут стоял, держа вынужденную паузу, пока мне на ум не пришел неожиданный ход. Во весь голос я обратился к залу:

— Здравствуйте, дорогие зрители!

Шум продолжался.

— Ваш зал похож на настоящий вокзал!

Шум стал поменьше: некоторые с любопытством прислушались — а почему вокзал?

— Однако есть и очень существенное отличие от вокзала…

Шум почти прекратился.

— На вокзале сначала шумит, потом трогается, а здесь трогаются — потом шумят!

Это было с моей стороны, конечно, грубовато — намекнуть прелестницам на то, что у них, похоже, с головками не все в порядке, но я крепко разозлился и приготовился к любым неожиданностям. Однако вопреки моим опасениям зрительницы оказались вполне разумными и оценили юмор: шутке моей дружно похлопали, и больше инцидентов не возникало.

Приняли нас очень хорошо: почти после каждого номера гремели долгие аплодисменты, а моя сценка — «Фотограф» вызвала в зале гомерический хохот. Сюжет простой: к фотографу-пьянице приходит клиент-заика и просит сфотографировать его на паспорт. Фотографируется, приходит за снимками. Фотограф путает фотографии и всякий раз выдает бедному заике снимок другого человека, а потом и вообще групповой снимок, на котором, выбрав кого-то, начинает убеждать заику, что это он.

— Нос ваш?

— Не-е-е м-м-мой…

— Пиджак ваш?

— Не-е-е м-м-мой…

— Галстук ваш?

— Не-е-е м-м-мой…

— Немой? А чего разговариваешь? — Раздраженный фотограф уходит, подхватывает первое попавшееся фото, возвращается и сует заике. — Все! — И исчезает.

Тот долго смотрит на снимок, потом истерически хохочет:

— То-о-оже к-к-кра-а-асиво! — обреченно выдавливает он и уходит за кулисы.

Даже теперь, когда я иногда показываю эту сценку, люди хохочут, а отбывая срок, я с ней выступал на сцене колонии, и зеки в буквальном смысле выпадали в осадок от смеха.

После концерта наш ансамбль попросили за отдельную плату поиграть на танцах, и мы, естественно, не отказались. Нам подносили и подносили, и к концу танцевальной программы многие из нас, исключая меня, с трудом держались на ногах. Потом нас разобрали по хатам. Не помню, что рассказывали мои партнеры, но я с двумя музыкантами, саксофонистом Жорой и пианистом Феликсом, оказался в деревянной избе, принадлежащей местной фельдшерице Катерине.

У нее дома нас ожидал стол, богато заставленный разнообразной закуской и горячительными напитками. Но Катя, судя по всему, жила одна.

— Ты одна? — разочарованно спросил Жора своим хриплым голосом.

На саксофоне он играл едва ли не с младенчества и однажды, несмотря на простуду, согласился выступать, чего делать было нельзя: он посадил горло, и с тех пор голос у него был хриплый.

— Не беспокойтесь, мальчики! Все предусмотрено! — улыбнулась Катерина, игриво подмигивая мне.