Бирит-нарим (СИ)

   -- Зачем ты сделал это, Илку?! -- воскликнул он. -- Если тебе был так дорог этот человек, и ты хотел для него вечной жизни, почему ты не обратил его? Ты мог выпить его кровь и оживить своей, и не надо было бы...

   -- Нет, -- отозвался Илку. -- Он не был мне дорог. Я выбрал его из рабов своего дома, за выносливость и силу. Но он умер, раны его не исцелились, ничего не вышло...

   За выносливость и силу?.. Лабарту молча опустил взгляд. Ты хотел стать сильнее, Илку? Но ты еще станешь сильным -- с каждым годом возрастает твоя мощь. А я, никогда...

   -- Зачем, Илку? -- повторил он, не поднимая глаз. -- Посмотри на меня, я никогда не стану сильнее. Но все же я не проводил обряда и не проведу.

   -- Я знаю. -- Голос бывшего хозяина Аккаде был еле слышен, шелестел, будто песок, текущий из ладони. -- Ты бы стал отговаривать меня... Вот почему я дождался, пока ты покинешь город. -- Он замолк, перевел дыхание и продолжил: -- Мне не нужна была сила. Я не хотел никого обращать. Дети сердца повзрослели бы и оставили меня... Я хотел, чтобы кто-то был рядом со мной всегда, не смотря ни на что.

   Всегда? Твоя хозяйка разлюбила тебя и оставила, и потому ты хочешь, чтобы кто-то был тебе предан и, как собака, ходил по пятам? Этого ты хотел? И к чему привело это, Илку?

   Резкие слова уже готовы были сорваться с языка, но на этот раз Лабарту сумел удержать их.

   Мгновение молчал, а затем поднялся, протянул руку и сказал:

   -- Пойдем. Поднимемся к свету. Тебе нужна кровь.

2.

   Ступени зиккурата -- синие и белые, зеленые и желтые -- покрылись следами копоти и засохшей крови. Исчезли медные чаши, в которых на восходе и закате курились благовония, и не было у подножия лестницы ни жрецов в белых одеждах, ни стражей с оружием. Но ступени по-прежнему поднимались к вершине пирамиды, туда, где недавно еще возвышался храм Инанны, споривший своим богатством со святилищем в Уруке.

   Теперь от храма остались лишь руины.

   Они чернели на вершине зиккурата, словно обломки гнилого зуба, и Лабарту смотрел туда, запрокинув голову и позабыв для вида заслониться от лучей солнца, бьющих в лицо.

   -- Я говорил, говорил, что не укрыться в храме! -- пробормотал рядом старческий голос.

   Лабарту обернулся.

   В паре шагов остановился старик. Опирался на узловатую клюку и щурился, глядя вверх. Глаза его были красны, -- но от слез ли, от дыма или из-за груза прожитых лет? И не понять, бедняком ли он был прежде, или богатое одеяние превратилось в лохмотья.

   -- Инанна покинула город и покинула храм, -- продолжал он. -- Что толку бежать к ее алтарю и закрывать двери? Дикари ворвались и залили все кровью, убили тех, кто молил о пощаде...

   Залили кровью...

   Жажда приближалась, и Лабарту невольно облизнул губы. Дым над городом развеялся, но горький привкус, казалось, прилип к гортани, пропитал волосы и кожу.

   -- Как такое могло случиться? -- спросил Лабарту. -- Как они могли взять Аккаде? Ведь войско и стены...

   Старик повернулся. Взгляд его был мутным, глаза слезились.

   -- Стены и войско не защитят от гнева богов, -- наставительно проговорил он. -- Боги прокляли Аккаде, и оттого разрушен наш город. Ты зачем пришел сюда? -- добавил он вдруг и ткнул пальцем в грудь Лабарту.

   Тот невольно поморщился, но удержался, остался на месте. От старика пахло безумием, рука его дрожала, а в выпуклых венах текла темная кровь, полная недугов.

   -- Я скоро уйду, -- сказал Лабарту.

   -- Все уйдут, -- буркнул старик и вновь повернулся к зиккурату. -- Город мертв. Где те, кто восхваляли приход Уту? Где те, что возносили вечерние жертвы? За грехи лугалей боги прокляли Аккаде. Стены разрушены, люди отданы на заклание, и не осталось ни богатства, ни славы... Сорной травой порастут улицы, в домах поселятся дикие звери. Каналы вокруг обмелеют, кирпичи разрушатся от ветра и солнца, и забудут люди, где Шаррукин построил свой город...

   Лабарту мотнул головой, не в силах слушать безумные речи.

   -- Так уходи отсюда! -- сказал он, резко. -- Зачем тебе умирать на проклятой земле?

   И, подгоняемый жаждой, пошел прочь, -- искать в руинах чистую кровь.

3.

   Этот дом, похоже, покинули еще до прихода чужеземцев. Одиноко стоял он в низине, на краю погорелого поля, нетронутый войной и пожарами. Ни двери, ни занавеси при входе, а внутри -- голый пол, без циновок и сидений. Во дворе -- пересохший колодец, но к чему экимму вода?

   Вода не утоляет жажду.

   Лабарту привел жертву во внутренний двор, и теперь она лежала на земле, обескровленная, под лучами полуденного солнца.

   Смерть во власти чар... Многие почли бы за счастье умереть так. Лучше, чем от голода, бронзы или огня...

   Лабарту выпрямился и взглянул на Илку.

   Тот облизнул губы, чуть приметно улыбнулся и поднял голову, словно прислушиваясь.

   Сила почти в полной мере вернулась к нему, и заметно это было по всему, -- по голосу, движениям и взгляду. И за этот короткий срок Илку вновь успел преобразиться, -- оставшиеся в живых горожане не узнали бы владельца оружейных мастерских. Увидели бы перед собой крестьянина, в знак скорби отрезавшего волосы и разорвавшего одежды, не знающего, что делать дальше.