Бирит-нарим (СИ)

   Лабарту показал пустые ладони, а потом прижал палец к губам, призывая к молчанию. Хотел пойти дальше, но девочка вдруг метнулась к нему, схватила за подол рубахи, словно пытаясь удержать. Лабарту опустился на колени, положил ей руки на плечи. Девочка смущенно потупилась, разжала ладони и выпустила ткань.

   -- Прячешься? -- тихо спросил Лабарту.

   Девочка кивнула.

   -- Мы с братом... Он ушел, но придет... скоро.

   Скоро? Как давно ты ждешь его, с рассвета или с заката?

   Потянулся к ней своими чарами, но лишь самым краем их -- для того лишь, чтоб унять ее страх. И девочка и впрямь перестала дрожать и подняла глаза, огромные и темные, как у Нидинту.

   -- Ты весь в крови, -- прошептала она. -- Подожди.

   Она вывернулась из-под его рук и отбежала за дом. Лабарту сидел неподвижно, прислушиваясь. Торопливые детские шаги, плеск воды, шуршание сухой травы... Солнце еще не зашло, но стены заслоняли его лучи, и, казалось, уже наступили сумерки. И стоит лишь закрыть глаза -- и сквозь запах войны можно уловить аромат плодов, созревших, но так и не собранных, готовых упасть на потрескавшуюся землю.

   Девочка вернулась и, задыхаясь от бега, остановилась перед Лабарту. В руках у нее была чаша.

   -- Это чистая вода. Ее можно пить.

   Лабарту медленно осушил чашу. У воды был привкус глины.

   Воспоминания вспыхнули, и голоса в них зазвучали, перебивая друг друга.

   "Пей, дитя Ану", -- сказал жрец в белых одеждах, и кровь потекла в медный жертвенный сосуд.

   "Пей, мой хозяин", -- сказала Кэри. В глазах у нее блестели слезы. "Пей."

   -- Спасибо тебе за чистую воду. -- Лабарту протянул обратно чашу и на миг замолк, подбирая слова. -- Пусть горести твои закончатся.

   Он поднялся на ноги.

   -- Не уходи, -- попросила девочка, глядя на него снизу вверх. -- Здесь есть вода и можно спрятаться, и...

   ... Хочет, чтобы я остался и защитил ее...

   Защитил от кутиев, не жалеющих ни стариков, ни детей, и не берущих рабов. От чужеземцев, щадящих лишь те селения, что сразу пали перед ними на колени.

   Убей ее, прошептал голос Кэри. Будь милосерден.

   Они лишь качнул головой и пошел прочь -- так быстро, что девочка, должно быть, и не заметила, как он исчез.

   Кто я такой, чтобы быть милосердным, Кэри?

2.

   Он шел, не останавливаясь, и лишь в полночь, в самый темный час, когда звезды кажутся особенно близкими, и звери рыщут в степи в поисках добычи, остановился передохнуть, сел у края дороги. Ветер шуршал в траве, и от этого вспомнилось море. Волны, снова и снова накатывающие на прибрежный песок благословенной земли... Листья пальм, качающиеся в вышине, тишина и покой... И юная полукровка, смотрящая вдаль незрячими глазами.

   Лабарту глубоко вздохнул и зажмурился.

   -- Видишь, маленькая Тини, -- прошептал он, -- Пророчества твои ложны... Нет меча в моей руке, я безоружен, и войны людей не влекут меня... И кому я должен сказать, что мы не победим? Нет никого рядом со мной, я один.

3.

   Утро застало его на руинах Аккаде. Восходящее солнце тонуло в удушливой копоти, и свет его похож был на мутную, нездоровую кровь.

   На этой улице жили люди состоятельные, в редком доме было меньше двух рабов. Деревянные двери украшены были резьбой, стены расписаны охранительными знаками, а над крышами на восходе и закате поднимался благовонный дым...

   И теперь все было окутано дымом -- черной гарью, что горьким пеплом оседала на губах. Но и копоть не скрывала смрада разложения -- не глядя, Лабарту знал, что повсюду, под грудами битого кирпича, за уцелевшими стенами и среди разломанной утвари скрываются останки людей.

   Сколько не похороненных здесь? Словно город стал им могилой...

   Звонко затявкала гиена, потом еще одна и еще. Голоса их перешли в рычание, и, в ответ залаяли собаки.

   Дерутся... хоть и много добычи...

   Лабарту сплюнул, пытаясь избавиться от горького привкуса. Вытер губы -- на ладони остался темный след. На миг зажмурился, потом вскинул голову. В светлеющем небе чертил круги стервятник, медленно спускался.

   Много добычи, но не для нас... Благая судьба хранит тебя, Ашакку, счастье, что ты не пришла сюда.

   Рука скользнула к груди, словно пыталась нащупать утерянные амулеты. И забылся, слишком сильно потянул ткань, -- рубашка затрещала, порвалась у ворота.

   Пусть и впредь... Ашакку...

   Он едва мог понять, остались ли в городе люди, но чувствовал солнечное пламя, слабо, скрытое тенью, -- Илку все еще был здесь, не покинул город, превратившийся в груду развалин.

   Надо было отыскать его, немедля расспросить обо всем, но все же Лабарту медлил. Все никак не мог отойти от колодца, засыпанного землей и щебней, все стоял возле рухнувшей стены.

   Здесь был мой дом... Так ли это?

   Лабарту мотнул головой, не желая думать об этом, повернулся, готовый идти прочь, -- и что-то блеснуло на земле, под ногами.

   Из-под глиняных черепков выглядывала медная голова рыбы. Глаза ее, прежде украшенные лазуритами, теперь стали пустыми и смотрели в никуда. Утренний свет переливался на искусно вырезанных чешуйках. Лабарту потянулся, чтобы извлечь ее из-под осколков, но отдернул руку и поспешно выпрямился.

   Игрушка...