Бирит-нарим (СИ)

   И на площади, где тысячи жизней сияли током крови, Лабарту не замедлил шаг. Холодная решимость поселилась в сердце, гнала вперед, и ни солнце, ни голос подступающей жажды не могли сбить с пути.

   Как может быть... что еще утром я не знал ничего?..

   Ишби пришел на рассвете, будил его, -- но Лабарту не смог разорвать вязкую паутину снов. И долго еще был в плену дремотных видений, наполненных голосами, бесцельными блужданиями и тревогой. А когда вырвался, проснулся, сев на краю крыши, -- светло уже было и жарко, горизонт дрожал в туманном мареве, и люди трудились в полях.

   Но Ишби не ушел, ждал возле дома. И там, под финиковыми пальмами, стал говорить, не поднимая глаз, и речь его сбивалась, но не замолкала. И Лабарту, слушая, думал: Я сплю, наяву не бывает такого.

   -- И не только Хинзу и Зу считают так, -- продолжал Ишби, -- но и другие. Северянин, Зибиту, ее брат и Шакету -- все они согласны с Зу и во всем ее поддержат.

   И тогда словно полыхнуло перед глазами -- не смог больше смотреть на Ишби, не мог слушать его голос, тихий, растерянный, но не умолкающий. Отвернулся, прислонился к стволу пальмы, бесцельно провел ладонью по теплой коре... Смотрел на воды канала, пытаясь игрой солнечных бликов успокоить мысли, но горечь с отвращением напополам мешались в сердце, не давали думать.

   Ненавидят меня... Все, всегда... ненавидели здесь меня, и теперь дождались, хотят ударить...

   -- Зу сказала, -- еле слышно проговорил Ишби, -- что ты один, и тебе не выстоять против всех. А Хинзу звал меня под защиту...

   Слишком слабый для них я, верно?

   Лабарту ударил по стволу -- дерево качнулось, ошметками посыпалась кора. Боль полоснула руку -- и гнев утих, застыл в груди осколками льда.

   Обернулся.

   Ишби смотрел на него теперь, стоял, не шелохнувшись.

   -- Прости, что не проснулся, когда ты будил меня, -- сказал Лабарту. Поднял руку -- царапины затягивались уже, а капли крови еще текли, по ребру ладони к запястью. Краем рубахи стер кровь и вновь взглянул на Ишби. -- Важную весть ты принес, и я благодарен.

   Направился к дому, но Ишби рванулся следом, схватил за руку, спросил с мольбой:

   -- Что ты сделаешь с Зу?

   -- Ничего, -- ответил Лабарту, и не добавил к этому ни слова.

   И вот теперь он миновал южные ворота Баб-Илу, рыбный рынок и шумную площадь, -- и остановился у стен богатого дома.

   "Постой", -- шепнула Кэри.

   Голос ее потонул в городском шуме. Лабарту мотнул головой и направился ко входу.

   Не думал ни о чем, торопился, -- чары и сила расходились от него волнами, и привратник поспешно отодвинул засовы, стражники расступились, и слуги исчезли за занавесями и дверьми.

   Ковер, покрывающий ступени, заглушил бы и шаги человека, -- а стремительная поступь экимму и вовсе была бесшумной. Запахи, тягучие и сладкие, пропитали все в этом жилище, и дым воскурений плыл в воздухе, причудливо свивался, распадался, тек. И от этого першило в горле, и боль подступала к сердцу.

   Но не до жажды сейчас было, не до крови.

   Он толкнул дверь и переступил порог.

   Зу вскинула голову, встретилась взглядом с Лабарту.

   Ресницы ее дрогнули, и она шевельнулась, словно собираясь подняться навстречу вошедшему. Но осталась сидеть на подушках, лишь рукой коснулась сердца и улыбнулась.

   В ней моя кровь... в ней...

   Движения ее, шелест одежд, золото, солнечными искрами вспыхивающее в волосах и на запястьях, -- все отступало, меркло. Слишком холодно стало в этом жарком городе, слишком тесно и душно.

   -- Я знаю, -- сказал Лабарту. -- Ты хочешь меня убить.

   Так тихо стало, что слышал шаги слуг вдалеке, свое и ее дыхание, и движение воздуха, приторного, сладкого. Но лишь краткий миг длилось молчание.

   Зу крепче прижала руку к сердцу.

   -- Как можешь говорить такое? -- Голос ее звучал оскорбленно, и глаза непроницаемы были, темны. -- Разве могу я...

   Да... Никогда не думал, что это возможно...

   Смотрел на нее, и воспоминания теснились, вспыхивали и гасли. И не мог понять, не верил. Зу, чье платье он порвал на берегу Евфрата, Зу, которую ударил потом, уча путям экимму, -- она это? Чужая женщина в золоте и пурпуре, сидящая в комнате роскошного дома, в лучах солнца, -- кто она?

   Всегда была чужой.

   -- Я знаю все, -- сказал Лабарту. -- Молчи, не трать зря слов.

   Зу опустила руку. Глубоко вздохнула, словно пытаясь удержать ответ.

   Тяжело было смотреть на нее, и Лабарту поднял взгляд к окну. Стена из желтого кирпича виднелась там, и осколок неба. И, глядя в осеннюю синеву, Лабарту заговорил вновь, и словно издалека слышал каждое свое слово.

   -- Думала, стану драться за Врата Бога -- ошиблась. Этот город -- мне не нужен. Оставлю его и уйду, и делай здесь, что хочешь.

   Жажда полоснула по горлу, и голос пропал на миг. Позабыв, что решил смотреть лишь на небо, Лабарту взглянул на Зу.

   Скулы ее побелели, а руки сжались в кулаки, но сидела она не шевелясь, как зачарованная.

   Но я не зачаровывал ее... Я никогда бы... никогда...