Бирит-нарим (СИ)

   Лабарту взглянул на обращенного, и на миг Ишби почудилось, что воцарилась тишина, -- будто и ветер стих, и замолкли все ночные звуки.

   Ишби хотел спросить, готов ли хозяин отправиться в путь, хотел рассказать, что все приготовления завершены, и новый дом ждет их... Но вместо этого ответил на безмолвный вопрос.

   -- Зу ушла, -- сказал он. -- Ушла к Хинзу и станет теперь жить с ним.

3.

   Если смотреть вдаль, то казалось, -- по-прежнему все, как когда-то. Бескрайняя равнина, горизонт тонет в жарком мареве, и сколько хватает глаз -- поля, лоскутное одеяло, расчерченное сетью каналов. Солнце сверкает в воде, тростник шуршит, и запах осени, теплый и щедрый, уносит мысли.

   Как прежде... Три тысячи лет прошло... но все, как прежде...

   Лабарту зажмурился, и прошлое смешалось с настоящим, бесчисленные годы рассыпались, словно песок, -- осталась лишь осень, сбор урожая, сухой шелест травы и вкус пива на губах...

   -- Нет, -- сказал Нур-Айя, и от его голоса разрушились грезы. -- В этот раз держу путь в иные земли.

   Лабарту вздохнул, открыл глаза.

   Хоть и живу сейчас в доме, что стоит среди полей, -- что толку обманывать себя? Не будет никогда, как прежде.

   Они сидели на склоне холма, над водой канала. Кувшин с пивом, опустошенный наполовину, стоял между ними, и солнце лишь начинало свой путь к закату. В такое время, где принять гостя, как не под открытым небом, подальше от сутолоки и духоты?

   Лабарту удержался, не оглянулся, -- туда, где за полями и дорогой высились стены и зиккураты Баб-Илу, темный лабиринт улиц. Затем наклонился, наполняя чаши, и отчего-то тяжко стало на душе, ни солнце, ни простор не радовали больше.

   -- Куда же отправишься? -- спросил он.

   Нур-Айя смотрел вдаль, и по глазам не понять было, о чем думает.

   Чем-то схож он с Илку, и все же совсем другой...

   -- Далеко, -- сказал он наконец. -- В Угарит.

   Угарит...

   Это слово так часто звучало на набережных Евфрата, на пристанях и площадях Баб-Илу. Цур, Угарит, Цидон, Ако -- в разговорах эти названия звенят серебром, и все знают, оттуда везут пурпур и кедры...

   -- Там другое море, -- сказал Лабарту, глядя вниз. Солнечные блики едва приметно дрожали на воде. -- Идешь в Угарит, чтобы увидеть его?

   -- Нет, -- отозвался Нур-Айя, и голос его звучал удивленно. -- Хочу увидеть хозяина Угарита. Он верховный жрец города, и я слышал, что знает скрытое...

   Лабарту откинулся на землю, заложил руки за голову. Слушал, как гость рассказывает про хозяина далекой земли, про богов и неведомые силы... Слушал и смотрел вверх, в подернутое дымкой жаркое осеннее небо. И слова Нур-Айи растворялись в шорохе травы, в дыхании земли и еле слышном плеске воды.

   -- И не задержишься в Баб-Илу? -- спросил Лабарту, когда гость умолк.

   -- Задержусь, -- отозвался Нур-Айя. И добавил с усмешкой: -- Амата устала от пути, мы отдохнем здесь.

   -- Да, -- согласился Лабарту. Солнце лучами проникало в сердце, туманило разум, звало закрыть глаза, заснуть. -- Когда путешествуешь с человеком, дорога всегда длинней...

   Нур-Айя хлопнул ладонью по земле, рассмеялся.

   -- И еще длинней дорога, когда путешествуешь с женщиной! -- сказал он сквозь смех. -- Мы останемся здесь до новолуния или дольше.

   Когда Лабарту простился с гостем, солнце уже коснулось земли. А теперь и вовсе скрылось, -- лишь запад еще горел, и сам воздух, жаркий, алый, казалось, утекал прочь.

   ...уходит солнце, чтобы ночью светить под землей...

   Строки из гимнов привычно вспыхивали и уносились прочь, не оставляя следа в мыслях.

   Дверь отворилась, заскрипела, с глухим стуком захлопнулась за спиной. И вновь стало тихо, -- крики птиц и стрекот цикад доносились с полей, но в доме не раздавалось ни звука. Лабарту прошел через двор, и его шаг был не громче, чем шелест холодного пепла в очажной яме.

   Дом был пуст. Если дышать глубоко и каждый глоток воздуха пробовать на вкус, различимыми становились следы тех, кто жил здесь прежде. Но жилище давно продано, вещи унесены, сняты занавеси и внутренние двери, лишь циновки остались кое-где да пара корзин. На кухне не гремят посудой слуги, из внутренних покоев не доносятся голоса женщин, нет светильников на стенах, и никто не обходит комнаты, зажигая огонь... Такой большой дом, а живут в нем лишь Лабарту и Ишби.

   Двенадцать ступеней вели на крышу, стесанные временем, истертые тысячами шагов. Сколько поколений сменилось в этом доме, сколько раз разливался Евфрат со дня закладки первых кирпичей? Богатое жилище, и вокруг -- хорошие поля, каналы широкие, чистые. И река совсем близко, а за рекой -- вот он, виден как на ладони, -- город.

   А я один тут...

   Лабарту опустился на край покрывала, что служило ему постелью на крыше, и запрокинул голову, стал искать знакомые звезды. Но взгляд скользил, не желая видеть созвездья, небесные письмена теряли смысл, а мысли вновь и вновь возвращались к Баб-Илу.

   Здесь... близко... я родился, но города не было тогда.