Бироновщина. Два регентства

— «Freut euch des Lebens»! — засвисталъ онъ начало извстной нмецкой псни.

— Вторую строчку онъ тоже знаетъ, — но не такъ еще твердо, извинилась учительница.

— До завтра, смотри, подучи его, — приказала императрица. — А поетъ тоже чисто, что свирль. Ну, еще что же?

— Hoch lebe… — можно было разслышать подсказываніе мадамъ Варлендъ.

И послушный воспитанникъ не замедлилъ гаркнуть:

— Hoch lebe Seine Durchlaucht! Hurra! hurra! hurra!

Но, o, ужасъ! вслдъ затмъ онъ прокартавилъ полушопотомъ, однако, совершенно внятно:

— Живодеръ! живодеръ!

Можно себ представить, какое впечатлніе должно было произвести на всхъ такое публичное поруганье всесильнаго временщика, въ присутствіи не только его супруги, но и самой императрицы. Послдняя, словно ушамъ своимъ не вря, молча повела кругомъ глазами. Но никто не смлъ поднять на нее глазъ; вс обмерли и потупились. Одна только герцогиня Биронъ, плохо понимавшая по–русски, съ недоумніемъ вопросила:

— Aber was Неiss das: Schivad"or? (Да что это значитъ: живодеръ?)

Тутъ Балакиревъ, питавшій къ герцогу курляндскому, какъ большинство русскихъ, глубокую ненависть, не утерплъ пояснить:

— Das Неisst: Schinder.

Герцогиня всплеснула руками:

— Ach, Herr Jesus!

Императрица же, сверкнувъ очами, указала Балакиреву на выходъ:

— Вонъ!

Теперь только ни въ чемъ не повинная Варлендъ пришла въ себя отъ своего оцпеннія. Co слезами стала она клясться, что ей–Богу же не учила этому попугая.

— Такъ кто же научилъ, кто? — спросила Анна Іоанновнана.

— Die ist's! — ткнула герцогиня пальцемъ на Лилли, растерянный видъ которой, дйствительно, какъ–будто давалъ поводъ къ такому подозрнію.

Но тутъ вступилась за нее та же мадамъ Варлендъ. Ея объясненіе звучало такъ искренно и правдоподобно, что ни y кого, казалось, не оставалось уже сомннія на счетъ виновности истопника, котораго Лилли застала передъ клткой.

— Но ты все же слышала, какъ онъ училъ попугая? — обратилась государыня уже прямо къ Лилли. — Не лги y меня, говори всю правду!

— Слышала… — призналась двочка, дрожа всмъ тломъ.

— Ахъ, разбойница! Но умолчала ты о томъ съ какого умысла?

— Я думала, что попугай забудетъ… да боялась еще, чтобъ съ этимъ человкомъ не сдлали того же, что съ его старикомъ–отцомъ…

— А съ тмъ что сдлали? Сказывай, ну!

— Его наказали, по приказу герцога, такъ нещадно, что онъ теперь умираетъ…

— Умираетъ! — подхватила апатичная вообще, но сердобольная Анна Леопольдовна. — Сынъ ожесточился изъ–за отца. Ваше величество! не отдавайте его–то хоть на избіеніе!

— Бить его на тл не будутъ, не волнуйся, — проговорила государыня глухимъ голосомъ, и по выраженію ея лица видно было, какъ тяжело ей дать такое общаніе.

— Но его все же накажутъ?

— Безъ всякаго наказанія оставить его нельзя чтобы другимъ не было повадно. Страха божьяго не стало на нихъ, окаянныхъ! А озорного попугая своего, мадамъ, убери вонъ, да чтобы не было объ немъ впредь ни слуху, ни духу; поняла?

Мадамъ Варлендъ, должно–быть, хорошо поняла, потому что съ того самаго дня красавецъ–попугай словно сгинулъ.

Конецъ II части.

ЧАСТЬ III

I. Ледяная статуя

Дни рожденья и тезоименитства членовъ какъ Царской Фамиліи, такъ и семьи герцога Бирона, праздновались при Двор одинаково торжественно: поутру въ Зимнемъ дворц бывалъ създъ «знатнйшихъ персонъ» и иноземныхъ посланниковъ для принесенія поздравленій, а вечеромъ — балъ. То же самое было, разумется, и 13–го ноября 1739 года, когда герцогу исполнилось 49 лтъ.

Во время утренняго пріема поздравителей Биронъ былъ видимо не въ своей тарелк, — что достаточно объяснялось, пожалуй, нанесеннымъ ему наканун заочнымъ «афронтомъ» съ попугаемъ. Тутъ, однако, разнесся слухъ, что виновный истопникъ подвергся уже и заслуженной кар. Его не били, нтъ: въ этомъ отношеніи его свтлость строго подчинился выраженной государыней вол. Но отъ наказанія вообще «преступникъ» не былъ избавленъ, и изобртательный въ такихъ случаяхъ умъ курляндца придумалъ для него небывалую еще пытку. Парня отправили на придворный конюшенный дворъ, находившійся въ конц большой Конюшенной улицы y рчки Мьи (нын Мойка), раздли здсь до–нага, привязали къ столбу y водокачалки и стали окачивать ледяной водой на двадцатиградусномъ мороз. Но исполнители экзекуціи переусердствовали: окачивали несчастнаго до тхъ поръ, пока тотъ, покрывшись ледяной корой, не обратился въ «ледяную статую». Такъ передавалось по крайней мр на пріем шопотомъ изъ устъ въ уста, — передавалось съ глубокимъ возмущеньемъ, но въ лицо свтлйшему новорожденному т же уста льстиво улыбались. Самъ же онъ не могъ скрыть своего раздраженія: истязать «делинквента» до смерти y него все–таки, должно быть, не было намренія.