Бисмарк. «Железный канцлер»

Еще весной 1869 года французский посол в Париже Бенедетти заявил Бисмарку, что Франция категорически не согласна с кандидатурой Леопольда. Последний, впрочем, и сам не особо стремился в солнечный Мадрид. Против всей затеи был и Вильгельм — но только не Бисмарк. Испанский вопрос стал для него буквально даром небес. Как пишет Лотар Галл, «сюжета, который обещал бы больший успех, у него не было, а ему необходимо было обязательно двигаться вперед»[401]. «Железный канцлер» начал активно продвигать кандидатуру Леопольда, и его усилия увенчались успехом — в феврале 1870 года принцу через его отца, герцога Карла-Антона, было сделано от имени испанского премьера Прима официальное предложение занять трон. Бисмарку пришлось приложить невероятные усилия, чтобы заставить всех замешанных в это дело венценосных особ дать свое согласие. Речь идет — убеждал он — о сугубо семейном деле, которое никак не связано с европейской политикой. Нельзя отвергать просьбы нации, которая молит о достойном монархе, нельзя упускать шанс поднять авторитет Гогенцоллернов как внутри Германии, так и в европейском масштабе.

При этом Бисмарк прекрасно знал, какую реакцию вызовет новость об избрании прусского принца на испанский престол во Франции. Тем не менее, он продолжал настаивать на принятии инициативы Мадрида. «Испанский вопрос продвигается вперед весьма медленно, — писал он в середине мая Дельбрюку, — несомненный государственный интерес пытаются подчинить личным склонностям князей и религиозному влиянию женщин. Раздражение по этому поводу на протяжении многих недель дурно сказывается на моих нервах»[402]. На конференции во дворце Вильгельма 15 марта и король, и Карл-Антон, и Леопольд дружно отвергали испанское предложение, и Бисмарку стоило значительных усилий убедить испанцев не принимать отказ принца всерьез. Давление со стороны канцлера было настолько серьезным, что сам Леопольд сравнивал его с ножом, приставленным к горлу.

К этому моменту внутренняя ситуация во Франции развивалась таким образом, что наполеоновскому правительству требовался внешнеполитический успех как можно скорее и любой ценой. Не позднее мая канцлер понял, что продвижение кандидатуры Гогенцоллерна есть прямой путь к войне. Тем не менее, он продолжал самым активным образом поддерживать ее. Механизм вооруженного конфликта был запущен, и вероятность избежать его уменьшалась с каждым днем.

В конце мая министром иностранных дел Франции был назначен герцог Грамон, занимавший ранее должность посла в Вене и являвшийся горячим сторонником войны с Пруссией. Практически одновременно Бисмарк отправил в Мадрид для продолжения переговоров свое доверенное лицо, Лотара Бухера, который должен был убедить Прима вновь и вновь предлагать престол Леопольду. 19 июня принц, наконец, дал свое согласие, а 21 июня и Вильгельм под давлением главы правительства скрепя сердце разрешил Леопольду взойти на испанский трон.

Сам Бисмарк предусмотрительно удалился в Варцин, что не мешало ему держать ситуацию под контролем, однако позволяло одновременно создать видимость того, что глава правительства остается в стороне. Чиновники в Берлине могли при необходимости сослаться на то, что канцлер недоступен, а без него они не могут принять решение. 2 июля «испанская бомба», как назвал все происходящее прусский король, взорвалась — Прим официально сообщил французскому послу о намерении пригласить Гогенцоллерна на испанский престол. В принципе, у правительства в Париже было несколько путей повлиять на развитие ситуации — к примеру, оказать давление на Мадрид — однако французы решили использовать ситуацию для того, чтобы нанести жестокое дипломатическое поражение немцам. В какой степени это было произвольное решение Наполеона III и его министров, могли ли они поступить иначе ввиду господствовавших во французской столице настроений — это, в конечном счете, не так уж важно. Предвоенный кризис фактически вступил в свою завершающую стадию.

6 июля Грамон, выступая в парламенте, заявил, что кандидатура принца ставит под угрозу мир в Европе и является вызовом Франции. «Мы надеемся, — заявил он, — что эта возможность не осуществится; мы надеемся на мудрость немецкого и дружбу испанского народа. Если произойдет иначе, то мы будем вынуждены, опираясь на вашу поддержку и поддержку всей нации, выполнить свой долг без всяких колебаний и без всякой слабости»[403]. Еще более радикальные высказывания пестрили на страницах ведущих французских газет, где призывали разгромить восточного врага, не дожидаясь другого повода. В Париже зрела уверенность в том, что этот повод нужно использовать для войны. Соответствующим образом происходящее оценил и Бисмарк, 8 июля заявивший: «Грамон не смог бы вести себя столь безоглядно, если бы война не была решенным делом. Следовало бы уже сейчас мобилизовать армию и атаковать французов. Мы одержали бы победу. Увы, по различным причинам так поступить невозможно»[404].