Бисмарк. «Железный канцлер»

Вопрос об отношении к аннексии самого Бисмарка более сложен. В первые недели войны он избегал высказываться на эту тему со всей определенностью. Очевидно, сама по себе аннексия не являлась для него задачей первого порядка. Однако уже в начале сентября он соглашается с ее необходимостью. 13 сентября аннексия была официально названа одним из условий заключения мира.

Чем руководствовался Бисмарк, приняв такое решение? Судя по всему, он учитывал пожелания немецких националистов и в еще большей степени — военных. Кроме того, аннексия могла оказаться для него полезной в контексте процесса объединения Германии. По мнению Лотара Галла, у главы прусского правительства было и еще одно соображение — затягивание войны в данный момент позволит сохранить обстановку «боевого братства» между севером и югом Германии, что было немаловажно в ситуации, когда переговоры об объединении еще толком и не начались[416]. Глава гессенского правительства Рейнгард фон Дальвигк, противник прусской гегемонии и Бисмарка, уже в последний день июля записал в своем дневнике: «Если Пруссия одержит решительную победу и возьмет Эльзас и Лотарингию, ни сам король Вильгельм, ни мы не сможем избежать провозглашения его императором»[417].

Впоследствии редкий историк избежал соблазна бросить камень в «железного канцлера», упрекая его в том, что он не воспротивился требованиям аннексии французских провинций и тем самым превратил Францию в долговременного противника своей страны. Но для того, чтобы сделать подобный упрек, придется, во-первых, допустить, что Бисмарк был абсолютным властителем, который мог диктовать свою волю всем и каждому. Во-вторых, следует наделить его даром предвидения, который открыл бы ему ход дальнейших событий. В ситуации 1870 года ни то, что аннексия сделает невозможной нормализацию отношений с Францией, ни нормализация в случае отказа от аннексии не казались чем-то само собой разумеющимся. Австрийский пример мог оказаться далеко не показательным в этом отношении. «Нам не простили Садову и не простят наших нынешних побед, как бы великодушно мы ни повели себя при заключении мира» — заявлял по этому поводу глава правительства[418].

Развивая эту мысль, Христиан фон Кроков полагает, что Бисмарк в душе приветствовал постоянную германо-французскую вражду как фактор, позволяющий консолидировать немецкое общество[419]. Эта точка зрения представляется, как минимум, спорной. Бисмарк, как мы увидим в дальнейшем, действительно занимался созданием «образов врага» для консолидации общества, однако вряд ли стал бы делать это на международной арене, где предпочитал при любых условиях сохранять свободу маневра. Аннексия провинций вовсе не означала для него — по крайней мере, на тот момент — невозможности примирения с Францией в долгосрочной перспективе; европейская история знала немало случаев, когда территориальное переустройство не вело к вечной вражде. То, что кажется очевидным с позиций сегодняшнего дня, вовсе не было таковым для Бисмарка.

Кампания продолжалась. В середине сентября германские войска подошли к Парижу. Французская столица представляла собой одну из мощнейших крепостей Европы, внешнюю линию обороны которой составляли прекрасно укрепленные и снабженные многочисленной артиллерией форты. Тем временем на неоккупированных территориях страны начали в спешном порядке формироваться корпуса новой, республиканской армии. Немцы оказались в сложной ситуации: их основные силы были разделены между Мецем и Парижем, осада которых пока не приносила результатов. Значительные контингенты необходимо было выделить для охраны пленных и наведения порядка в собственном тылу. Уверенность в том, что победа уже достигнута, таяла с каждой неделей.

Главная квартира остановилась в Версале. Огромный королевский дворец был превращен в лазарет. Бисмарк со своими сотрудниками занял виллу, принадлежавшую текстильному фабриканту. Комната, в которой он жил и работал, была все время натоплена до весьма высоких температур. Окна выходили в сад. Вставал Бисмарк обычно поздно, далеко за полдень, и садился за работу. В шесть часов вечера все сотрудники собирались на совместную трапезу; канцлер, как всегда, отличался отменным аппетитом и постоянно жаловался на скудный рацион. Поздно вечером Койделл частенько играл ему на пианино. Ночью Бисмарк иногда совершал пешую прогулку по прилегавшему к вилле небольшому саду; дневные прогулки верхом по Версальскому парку были весьма редким развлечением.

Состояние здоровья главы правительства вновь ухудшилось. Первыми это почувствовали его ближайшие сотрудники. Однажды за небольшую оплошность Бисмарк устроил Абекену и Койделлу настоящую выволочку, заявив: «У вас беспорядок в документах. Мы не на развлекательной прогулке. Если вы намерены бросить меня в беде и разозлить настолько, что я заболею, то момент выбран плохо — сейчас меня трудно заменить»[420].