Бисмарк. «Железный канцлер»

К концу года нервы всех участников событий были напряжены до предела. Французы терпели одно поражение за другим, но, казалось, не собирались сдаваться. Король к концу года начал впадать в пессимизм и терять уверенность в победе. Бисмарк писал в декабре жене: «И в политическом, и в душевном отношении я совершенно одинок. (…) Здесь нет ни одной человеческой души, с которой я мог бы поговорить о будущем и прошлом. Когда слишком долго находишься на посту министра и притом по воле Господа добиваешься успехов, то ощущаешь, как холодное болото неприязни и ненависти вокруг тебя поднимается все выше, до самого сердца. Новых друзей не приобретаешь, старые умирают или с молчаливой скромностью отходят в тень. (…) Короче говоря, я душевно замерзаю и мечтаю оказаться рядом с тобой, вдвоем на природе. Ни одно здоровое сердце не выдержит долго эту придворную жизнь»[431].

* * *

Бисмарк опасался, что затягивание кампании вызовет вмешательство великих держав. Для этого имелись основания. В Петербурге с самого начала войны развернули дипломатическую активность, направленную на формирование согласия между нейтральными государствами. Соответствующие предложения были направлены в Лондон еще в конце июля. При этом российская политика была, с одной стороны, направлена на то, чтобы удержать от вступления в войну Австро-Венгрию и Данию, что было очевидно выгодно Берлину. В то же время объединение нейтральных стран могло претендовать на участие в обсуждении условий мира, чего Бисмарк явно не хотел.

Августовские успехи германских армий практически исключили любую возможность того, что Австро-Венгрия или Дания рискнут вступить в конфликт на стороне Франции. Теперь основная задача заключалась в том, чтобы заключить с французами мир на своих условиях и не допустить созыва международного конгресса. «С моей точки зрения, — писал Бисмарк 11 августа, — мы должны принять даже враждебность Англии, но не заключать неприемлемый для немецкого народа мир. (…) В отношении Франции мы не можем обращать внимание ни на чье мнение, кроме своего собственного»[432]. Позиция Петербурга также не внушала ему доверия. «С российской стороны, — писал он 20 августа, — по меньшей мере у князя Горчакова, наши успехи не усилят симпатию к Пруссии и Германии. Напротив, после победы нам следует ожидать с той стороны менее дружественного отношения, чем до нее. Возможно, что мы увидим Россию на стороне наших противников»[433].

Бисмарк оказался прав: в сентябре и Горчаков, и Александр II все чаще говорили о необходимости «умеренного» мира (без аннексий) и европейского конгресса для его заключения. Более того, из Петербурга исходили крайне опасные для Бисмарка идеи о сохранении границы по Майну и образовании на юге Германии самостоятельной конфедерации. В этой ситуации «железный канцлер» решил разыграть имевшийся у него козырь, заявив, что стремление России к пересмотру унизительных условий Парижского мира 1856 года «не встретит с нашей стороны никаких возражений, а, напротив, поддержку перед остальными»[434]. Это в немалой степени способствовало появлению 31 октября «циркуляра Горчакова», которым Россия извещала весь мир об отказе от постановлений, ущемлявших ее суверенные права на Черном море. Так благодаря войне между Францией и Германией была решена главная задача российской дипломатии. Бисмарк, в свою очередь, считал, что русские приступили к действиям слишком рано. Согласно свидетельству кронпринца, канцлер, узнав о ноте Горчакова, воскликнул: «Эти тупицы начали на четыре недели раньше, чем следовало!»[435]

Великобритания, естественно, воспротивилась нарушению Парижского мира. Однако единственное, чего удалось добиться англичанам — согласия других стран на проведение специальной международной конференции по данному вопросу. «Железный канцлер» приложил большие усилия для того, чтобы успокоить Лондон и не дать конфликту разрастись. К концу ноября проблема оказалась улажена. Задача Бисмарка теперь заключалась в том, чтобы не дать вопросу франко-германского мира оказаться на повестке дня конференции. Послу в Лондоне Бернсторффу он отдал категорическое указание немедленно покинуть мероприятие в случае, если стороны попытаются обсудить эту проблему[436].

Между тем, именно к такому решению стремилось французское правительство. С самого начала республиканская дипломатия ставила своей задачей мобилизовать «Европейский концерт» в свою поддержку. По поручению Жюля Фавра видный либеральный политик Адольф Тьер отправился в шестинедельное турне по столицам европейских государств. Он практически повсеместно встречал сочувствие, но нигде не нашел реальной поддержки. Однако по мере затягивания войны положение могло измениться.