Бите-дритте, фрау мадам

– Я хотел тебя забыть и не мог. Вот как половину особняка батиного разгромил не помню, а тебя… Ты ко мне в каждом сне приходила… Если только удавалось уснуть. Спасибо Эльке. Пока я с ума сходил, она целое расследование провела. Однажды растолкала меня среди ночи и заявила, что ты не могла уехать по собственной воле. На мое нечленораздельное бормотание: почему? ответила, что иначе ты обязательно забрала бы с собой любимый итальянский лифчик и коллекцию украденных из ресторанов ложек. Она, понимаешь, весь дом перерыла, но сделала полную опись твоих оставшихся вещей! Я смеялся долго. Почти до утра. А потом решил найти тебя. Чтобы ты мне сказала в глаза… Короче, приезжаю сюда сегодня утром, захожу в какую-то забегаловку на окраине, кофе выпить… Почти сутки за рулем… А там по телевизору в местных новостях передают криминальную хронику. И твоя фотография во весь экран. Типа, не проходите мимо! Ну, я и не прошел – побежал. За день весь город оббегал. По всем кабинетам. И даже ресторанам. Прокурор уж больно идейный оказался. Сломался только после шести нолей.

– Опять деньги! – вырвалось у меня. – Правы были древние греки: Земля наша на трех китах держится. Сила. Деньги. Власть. Ненавижу! И тебя ненавижу. Всех вас мужиков ненавижу! Сила, деньги, власть. Вот что вам нужно. И больше ничего. Думаешь, купил меня? За миллион деревянных рублей? Думаешь, я тебе в ножки поклонюсь?

– А-а-а… – недобро протянул, мой неудавшийся жених. – Так ты хотела с этими ментами наедине остаться? На всю ночь? Выходит я тебе весь кайф обломал? Ты уж прости меня, дурака, больше не повторится…

Не дослушав наглеца, я остервенело рванула ручку дверцы. Бежать. В ночь, в никуда, от него, от боли, что заставляет душу корчиться и молить об освобождении. Опять бежать… Наверное, я никогда не остановлюсь. И не остановилась бы, если бы не сильный рывок, заставивший мое потерявшее равновесие тело повалиться обратно на переднее сидение. Павел с силой притянул меня к себе, обхватив поперек туловища.

– А!

Мой вскрик, выбил Челнокова из колеи. Но сдержаться я не могла, – его ладонь пришлась точно на место удара лысого подполковника, едва не сломавшего мне ребро. Сложившись пополам, я тяжело дышала, ощущая затылком разгорающийся пониманием взгляд Павла.

– Я опоздал? – тихо спросил он. – Они тебя уже…

Почувствовав, что еще секунда, и он бросит «Опель» обратно к зданию РОВД, я поспешно пробормотала:

– Подумаешь, двумя ударами больше. Когда увидишь меня при нормальном освещении, поймешь, какая это сущая ерунда по сравнению с тем, что мне уже перепало за последние дни.

За весь путь до гостиницы мы не проронили ни единого слова. Администраторша «Юбилейной» в перерывах между заполнением бумаг, бросала на нас опасливые и в то же время любопытные взгляды. Что было неудивительно – наше противостояние ощущалось почти физически. Видимо поэтому и номера нам достались аккурат напротив.

– Завтра поговорим, – бросил Павел через плечо, терзая ключом замочную скважину. – Может быть, я немного остыну. Да и тебе не помешает. Только не вздумай опять смыться.

– Можешь не беспокоиться, не смоюсь. Только вымоюсь, – бурчу я под нос и аккуратно прикрываю за собой дверь, борясь с желанием хлопнуть ею как можно громче. Ему, видите ли, надо остыть! «Поговорим завтра»… Каков нахал! Я не собираюсь перед тобой оправдываться, миллионерский сынок. Так и заруби на своем только чудом не сломанном носу. Ты мне еще не муж! Да если бы и муж…

Господи, что за дурацкие мысли. Он же меня спас сегодня. В очередной раз вытащил из болота. Это же я его кинула. В прямом и переносном смысле. Я во всем виновата. И если прав на меня у него никаких нет, то уж на правду из моих уст он имеет все права. Я должна рассказать ему. Все. Ну, или почти все. А потом… Так и не додумав, что же будет с нами потом, я решительно направилась в ванную. Почему-то вспомнилось, что на Руси было принято перед последним и решительным боем мыться и переодеваться в чистое.

Сверкающие никелем краны, поддались на удивление легко, обдав синий кафель божественно горячими брызгами, и я поспешно стянула с себя запыленную, пропитавшуюся потом одежду. Мне нужно смыть с себя эти дни. Эти бесконечно долгие дни. Вместе с грязью и ненавистью, болью и чувством вины.

Предвкушение скорого прикосновения горячих водяных струй рождает в теле блаженную дрожь. Вру. Это совсем не струи.

– Ответь мне на один вопрос, – голос Павла чуть подрагивает, совсем как его руки, крепко, но бережно, прижимающие меня к часто вздымающейся груди. – Я знаю, ты не умеешь врать. Так что если соврешь, я пойму. Ответь, ты уехала от меня сама? По своей воле?

– Нет, – что поделаешь, если я действительно не умею врать.

Павел переводит дух и резко разворачивает меня. Не отрывая своего фирменного волчьего взгляда от моих подозрительно заблестевших глаз, осторожно касается кое-как замазанного синяка.

– Еще вопрос. Не подскажешь, твоего Виталия случайно нет в городе?