Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки

Одним словом, мы можем применить ко всему вышеперечисленному простую процедуру отрицания и увидеть знакомых нам беглецов – битников и иже с ними, которые с позиции негативности воображения бросают реальность и пускаются в путь становления и порыва. Это не хорошо и не плохо, это некая форма бытия-становления наряду с многими прочими. Наверное, и с антропологической точки зрения здесь можно усмотреть некий особый тип человека и одновременно человеческого существования, такой тип, который стремится дойти до конца в своей негативности – вопреки всем прочим способностям и формам жезнедеятельности (как у Лакана: не отступай в своем желании). Но я хочу подчеркнуть другое: такая негативность в принципе свойственна всем людям, человеку как таковому, поэтому в каждом потенциально сокрыт неистовый хипстер, даже если речь идет о церковном хористе.

Человек воображения или вообще человек, необходимо обладающий такой способностью, бежит от реальности и разрушает себя как личность, он десубъективируется – иначе зачем же такой монументальный и разветвленный аппарат институтов, единственной целью которого, о чем нам расскажет Арнольд Гелен, является конструирование безопасных идентичностей? Всему прочему субъект воображения предпочтет художественное творчество, он вряд ли гадает о том, куда это его заведет. Впрочем, существуя внутри движения и перехода, едва ли возможно вообще-то задаваться подобными вопросами: нет ни идущего, нет ни цели пути, а разве что плавучие грани мимолетных впечатлений, достаточных для того, чтобы счесть за полноту бытия и самый несовершенный миг, объемлющий пустующую бесконечность.

*

В общем-то, нечего скрывать, что наша дихотомия романа и антиромана, культуры и контркультуры есть просто частность в более крупной и важной дихотомии модерна и постмодерна. И хотя академический истеблишмент любит налить воды насчет некоей неопределенности и размытости этих терминов, что, на мой взгляд, есть просто эффект размытости их собственного профессионализма, я полагаю данные понятия вполне конкретными, давно и отчетливо сформулированными – сошлюсь тут хотя бы на пионера Фредерика Джеймисона. Раз так, я не буду распространяться об этом особенно ревностно и скажу лишь несколько важных вещей.

В той же мере, в какой антироман возвращает в роман его формальное и содержательное вытесненное, и модернистское искусство в своем движении по направлению к постмодерну столкнулось с процессом возвращения в область репрезентации всего того вытесненного, которое было некогда репрессировано просвещенной рациональностью, маркировано ею как ненормальное и подлежащее исключению, исправлению, если понадобится – уничтожению. Всё кончилось тем – оно всегда этим заканчивается, – что уничтоженным оказался как раз сам рациональный канон просвещенной культуры. И если процесс возвращения вытесненного растянулся на более чем сотню лет, а на микроуровне и подавно всегда сопровождал историческое бытование Нового времени, то всё же граница между модерном и постмодерном пролегает в иной плоскости, а именно: она есть событие рефлексии по поводу того, что факт возвращения вытесненного окончательно состоялся. Носители этой рефлексии – Ролан Барт, Фуко, Деррида, Делез, Бодрийяр и другие – впервые нашли себя в ином мире, в мире, где культурный канон оказался разрушен, где вертикаль незыблемых ценностей оказалась опрокинутой, где вытесненное выстроилось вровень с тем, что его вытесняло, на уровне плюралистического и горизонтального знакового обмена. По существу, эта разница между двумя фигурами – вертикалью и горизонталью – конституирует границу между модерном и постмодерном для рефлектирующего субъекта.