Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки

На первый взгляд мы возвращаемся назад во времени и оказываемся где-то на страницах «Джанки», и это верное чувство, потому что сам автор в этом странно отсутствующем начале воспроизводит свой личный путь в то пространство письма, которое позже всплывет внутри текста под именем Интерзоны – этакое междумирье, зона между реальностью и фантастическим, наркотическим бредом. Другой вопрос, что написано всё это не в пример лучше и музыкальнее.

Отчасти реалистическое, отчасти остросюжетное и детективное повествование ведет нас вслед за Берроузом, вслед за его безымянным героем из Новой Англии на юг, в Новый Орлеан, в Мексику, и это, как мы знаем, точь-в-точь биографический путь, а в то же время путь наркотический – с настойчивым изломом письма, всё дальше нагревающимся, плавящимся, как порошок в ложке, под злым южным солнцем.

Действительность срывается в кошмар в тот момент, когда герой проходит через точку невозврата, через жертвоприношение, смерть: «Короче, он отвергает джанк и тащится от чайка. Я сделал три затяжки, Джейн взглянула на него, и плоть ее кристаллизовалась. Я вскочил с криком «Мне страшно!» выбежал из дома. Выпил пива в каком-то ресторанчике – мозаичный бар, футбольные результаты и афиши боя быков – и дождался автобуса в город.

Через год, в Танжере, я узнал, что она умерла»[146].

Джейн-Джоан с кристаллизованной в текст костью и плотью, страх и мимолетный бой быков, отсылающий к ритуально-праздничному закланию жертвы. Нет ничего удивительного, что только через год (в реальности через три года) в Танжере он узнал, что она умерла; именно тогда он принялся всё это записывать, то есть принял наконец всё это всерьез.

Смерть Джейн-Джоан – это, конечно, инициация, это триггер, который запускает грохочущую машинерию «Голого завтрака». Мы помним, в чем признается Берроуз в предисловии к «Гомосеку», и Кроненберг оказывается прав в своем выстраивании сюжета-биографии своего персонажа, проклятого писателя Билла Ли: смерть, убийство лежит не в конце, а в начале всего. Утверждение начинается с отрицания.

Вместе с тем здесь возникает разрыв, и от пускай относительного, но всё же реализма первых работ не остается и следа. В новом пространстве действует новая логика, ставящая художественный образ над референцией к так называемой реальности – в борьбе за реальность и за существование, расколотое джанком и жертвоприношением: это патография, детальная картина болезни пациента по имени Уильям Ли, но изнутри самой болезни, на языке болезни, по ее диким и беззаконным правилам. Поэтому не ошибкой будет сказать, что болезненный текст субверсивен по своей интенции, он ведет тяжелую подрывную работу с территории зла – с единственной целью это зло деконструировать, то есть выстроить его образ и силою слова вывернуть этот образ наизнанку, поменять местами причину и следствие, заставить хвост вилять мертвой собакой.

В тот момент, когда тело гниет, умирает, ему остается только создать новое тело из старого – тело образа, алмазное тело литературы, которое будет распирать от пылающего здоровья. «Литература – это здоровье»[147], – скажет Жиль Делез, знавший собственным телом, о чем говорил, и совершивший самоубийство в тот самый момент, когда болезнь отняла у него возможность заниматься его спасительной физкультурой – то есть литературой. Эта, скажем так, сотериологическая функция литературы, одновременно ее политическая функция совпадает здесь с тем, что точнее всего обозначается как бред: «Предельная цель литературы – выявить в бреде это созидание некоего здоровья или изобретение некоего народа, то есть какую-то возможность жизни»[148]. Болезнь у Берроуза воплощается в странной и пугающей фигуре доктора Бенвея, который будет кочевать у писателя из книги в книгу этаким жупелом, пугалом благовоспитанного воронья, и это само по себе переворачивает привычное отношение недуга и его терапии, лечения антироманическим кульбитом зеркального отражения: доктор есть болезнь, бред есть здоровье. Как увидим далее, низ есть верх. И в той же фигуре, одной из центральных в «Голом завтраке», в первый же момент ее появления заявляет о себе тема контроля – лейтмотив не только этого, но и большинства будущих текстов Берроуза.