Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки

Вскоре, просыпаясь, он начал обнаруживать, что рот его залеплен прозрачным, как хвост головастика, желе. Это желе было тем, что ученые называют Не-ДТ, Недифференцированной Тканью, способной врастать в человеческую плоть любого вида. Он срывал ее со рта, а обрывки прилипали к рукам, как желе из горящего бензина, и росли там, росли на нем всюду, куда попадал хоть катышек. И вот наконец рот его полностью закупорился и самопроизвольно отнялась вся голова (тебе известно, что в некоторых частях Африки, и только среди негров, встречается болезнь, при которой самопроизвольно отнимается мизинец ноги?) – правда, кроме глаз. То есть единственное, чего не могла делать жопа, так это видеть. Она нуждалась в глазах. Однако нервные связи были блокированы, инфильтрованы и атрофированы, так что мозг больше не мог отдавать приказания. Он был заперт в черепе-ловушке, герметически закрыт. Какое-то время в глазах еще можно было увидеть немое, беспомощное страдание мозга, и наконец мозг, вероятно, умер, потому что глаза погасли, и чувства в них осталось не больше, чем в глазках краба на кончиках стерженьков»[154].

Зад пожирает голову, он становится на ее место. Низ побеждает верх. Признаюсь, что мне неизвестна более ясная и доходчивая метафора движения от модерна к постмодерну, говоря на современный лад. На лад менее современный это прекрасно описано у Бахтина – там это называется противостоянием официальной (церковной) и народной культур. В качестве орудия такого противостояния народная культура как раз-таки использует все сокрытые силы фигуры переворачивания: вместо головы должна прочно укрепиться задница. Мы помним, что сам Бахтин изучает Франсуа Рабле, который им признается величайшим противником всяческого официоза. Весь образный ряд Рабле и все его приемы выходят из мироощущения народной смеховой культуры. Два слова об этом: «Мироощущение это, враждебное всему готовому и завершенному, всяким претензиям на незыблемость и вечность, требовало динамических и изменчивых („протеических“), играющих и зыбких форм для своего выражения. Пафосом смен и обновлений, сознанием веселой относительности господствующих правд и властей проникнуты все формы и символы карнавального языка. Для него очень характерна своеобразная логика „обратности“, „наоборот“, „наизнанку“, логика непрестанных перемещений верха и низа („колесо“), лица и зада, характерны разнообразные виды пародий на обычную, то есть внекарнавальную жизнь, как мир наизнанку»[155].

Ренессанс хорошо понимал, как опрокидывается всякая власть. Твердым установлениям нужно противопоставить текучее становление. Культу степенной серьезности – вульгарный, грубый смех («Смех снижает и материализует»[156]). Строгому, аскетическому и благочинному телесному образу – материально-телесный низ. Голове – зад. Рабле с превеликим удовольствием смакует все формы низа: еда и питье, всевозможные выделения, секс: «Тело раскрывает свою сущность, как растущее и выходящее за свои пределы начало, только в таких актах, как совокупление, беременность, роды, агония, еда, питье, испражнение»[157].

Такое тело полностью противостоит классическому канону, или телу Античности: последнее есть сущее тело власти, ибо имеет строгую форму, оно завершено и совершенно, строго отграничено от других, оно закрыто, поэтому из него изъяты все приметы возможной динамики – отверстия, неровности и прочее. Всё низкое устраняется. Следовательно, чтобы разрушить канон, необходимо во всей сокрушительной полноте вернуть телу его репрессированный низ! Под миром ясных, дневных, зримых форм, под миром фельдфебельской классики и торжественного контроля – под этим миром ширится зловонное болото, как в аналогичном месте у Гинзберга:

«Под миром много задниц и дырок,
много ртов и членов,
много спермы и много слюны, текущей ручьями,
много дерьма, текущего реками под городами,
много мочи струится под миром,
много соплей в индустриальных ноздрях мира, пота
                                   под железной рукой мира, крови
хлещущей из груди мира,
бесконечные озера слез, моря болезненной рвоты,
несущейся между полушариями,
плывущей к Саргассову морю, старые жирные лохмотья
                                   и тормозная жидкость, газолин —
под миром есть боль[158]

…»