Bittersweet (СИ)

Где-то Джулиану доводилось слышать, что музыка способна вытащить из депрессии. Не только музыка, но и случайная фраза на вывеске, новость, пришедшая в последний момент, звонок, отсрочивший момент прощания с жизнью, обставленный максимально пафосно, а после кратковременного разговора показавшийся нелепым. Строка в книге, лежащей на прикроватном столике, мимолётный взгляд в окно, фотография, на которую он посмотрит, вспоминая счастливые моменты жизни. Всё это вернёт давно позабытые ощущения счастья и поможет найти ту нить, что выведет из лабиринта Минотавра на свет. Иногда такие целительные свойства приписывали музыке. Иногда – не какой-то абстрактной, а той, что Джулиан сам создавал в годы активной творческой деятельности. Он помнил письма поклонников, размещённые на официальном сайте, кроме того, был период сотрудничества с каким-то молодёжным журналом, где Джулиан около полугода вёл собственную колонку, отвечая на вопросы и раздавая советы. Он учил их не сдаваться, искать цель в жизни и прочему-прочему-прочему, что ещё принято писать в подобных изданиях, когда отвечаешь на вопросы сверстников. Тогда ему было… Кажется, семнадцать или восемнадцать, но к его мнению уже прислушивались, считая, что он не может раздавать глупые советы. Моментами Джулиан ловил себя на мысли, что они воспримут любую чушь в качестве руководства для счастливой жизни только потому, что он знаменит. Периодически ему хотелось проверить догадки, но он не решался на подобный шаг, продолжая чинно расписывать «правильные» советы.

Сейчас он усмехался, вспоминая данный опыт.

Это могло бы показаться ему достаточно смешным, если бы не рисовалось настолько трагичным и отвратительным. Собственный случай напоминал ему одно из громких в обществе дел, когда психологи, консультировавшие слушателей в прямом эфире, покончили с собой, не справившись с наплывом депрессивных мыслей. Так происходило и с ним. Он советовал улыбаться и никогда не отчаиваться, теперь же сам стал жалким подобием себя прежнего. Потухший взгляд, отсутствие желания двигаться вперёд и следить за внешним видом… Тотальная заёбанность жизнью и всем тем, что окружало его в этом ограниченном несколькими стенами пространстве.

Не будь Ромуальда рядом, он бы опустился окончательно, перестал подходить к зеркалу, только сидел бы целыми днями на одном месте, читал что-то и слушал свои мрачные песни до тех пор, пока не начнёт раскалываться голова, а глаза – слезиться. На самом деле, не так долго ждать. Всего лишь час наедине с плеером и три часа в книгой. После этого придётся выдрать наушники из ушей, отложить том и погрузиться в черноту. В боль, давящую виски. Вновь подумать о таблетках, испытать приступ тошноты, погрузиться в зыбкий сон, похожий на толщу воды, под которой невозможно дышать полной грудью. Всё время кажется, что лёгкие спирает и полосует острым лезвием. Впрочем, не только их.

Оставаясь наедине с собой, он особенно сильно ощущал одиночество, перетекающее в ненужность. Раздражало всё, без исключения.

И то, что должно было спасать, раздражало вдвойне.

Ромуальд неоднократно повторял, что терпеть не может инфантильность и аморфность. Он замечал это пространно, не указывая на Джулиана, не делая в своей речи акцентов, способных персонализировать размышления, оторванные от реальности. Он вообще мог говорить это о конкретных личностях – общих знакомых – но Джулиан примерял всё на себя. Становилось тошно и мерзко. Ему слышалось, что Ромуальд осуждает не кого-то постороннего, просто не может высказать претензии непосредственно в лицо. Продолжает сдерживаться до тех пор, пока между ними не вспыхнет очередной грандиозный скандал, и можно будет попрощаться с деликатностью.

Он сам ненавидел качества, обозначенные выше. В большей степени за то, что находил их в себе. В последнее время это происходило с завидным постоянством, а мысли о собственной ничтожности перекрывали всё, походя на вопли мифологических сирен, чей голос тянул к себе, уничтожая сопротивление. От этого зова он отделываться не научился. Он пытался цепляться за реальность, выплывать из той толщи воды, что периодически накрывала, отрезая слух, зрение, речь, да и вообще все возможные чувства, но нити рвались в его руках.

Находясь в стенах психиатрической клиники, он реже приходил к выводу, что это конец, нежели теперь.

Наверное, потому, что больше не ощущал присутствия Ромуальда поблизости, его участия, его… чувств?