Bittersweet (СИ)

Он неоднократно думал о том, что именно излишняя публичность и повышенный интерес журналистов к его персоне, сломали ему жизнь. Если бы происшествие с клиникой не стало достоянием гласности и не промелькнуло на каждой странице изданий, как солидных, так и канареечно-жёлтых, к которым противно прикасаться, всё можно было обрисовать в ином ключе. Просто пропасть на определённый период и триумфально вернуться, продемонстрировав все грани таланта, не пострадавшего от пребывания в стенах лечебного заведения.

Ломала Джулиана не только система лечения, хотя и она внесла неоценимый вклад, а именно публичность. Фотографии родителей, их интервью, в которых не было ни капли жалости и сострадания к ребёнку, зато море поглаживаний самих себя. Они такие несчастные, на их долю такие испытания выпали. Они столько усилий приложили, но генетика оказалась сильнее и победила. Посмотрите, как страдают эти несчастные люди. Как они жалеют своего недоделанного сына!

Читая эти интервью, Джулиан чувствовал, как поднимается в душе тёмная волна, и он в красках представляет то, о чём думать не должен, в принципе. Ему хотелось по очереди положить подушку на лицо каждого из своих родственников и надавить. Только убить не сразу, а медленно, с чувством, с толком и расстановкой. Чтобы «несчастные люди» поняли, каковы были его чувства в момент ознакомления с этими статьями. Как каждое слово проезжалось по нему острым лезвием. Боль эта не отрезвляла и не возвращала к реальности, она лишь сильнее вбивала в него осознание, насколько лицемерными могут оказаться самые близкие.

Его словно рвали на куски.

Без предварительного обезболивания.

Он мог простить подобные высказывания бывшим поклонникам. С ними его ничего не связывало, но родители… Ему всегда казалось, что он прекрасно с ними ладит. Он может положиться на них, зная, что, несомненно, получит поддержку. Новые открытия продемонстрировали родственников с иной, ранее незнакомой стороны.

Ромуальд заменил ему всех.

И теперь он отдалялся.

У Джулиана не получалось с точностью определить, когда именно он впервые почувствовал порыв холодного ветра, ворвавшегося в их жизнь. Но то, что теперь их семейное фото надорвано, а на стеклянной рамке появилась трещина, видно, несомненно. Можно было закрывать на это глаза и маскировать всё, однако он не стал. Он просто сделал вид, что ничего не заметил и продолжал заниматься повседневными делами, которыми занимался прежде.

Они с Ромуальдом выбирались вместе в город, подолгу прогуливались, разговаривали о повседневных делах, не только о мюзикле. Они вместе бывали на приёмах у лечащего врача Джулиана. Они продолжали поддерживать видимость семейной идиллии, но каждый новый выход в свет только сильнее убеждал: лучшие годы остались в прошлом. Связь становится всё тоньше, а голова Ромуальда занята чем-то посторонним. Кем-то. Быть может, этот парень или эта девушка – маленькая блондинистая сучка – сейчас проходит мимо лавочки, на которой они сидят, незаметно улыбается и удаляется, чтобы через определённое время вновь оказаться рядом. Только вот Джулиана там не будет, и Ромуальд получит возможность открыто продемонстрировать свои чувства, не ограничиваясь оценивающим взглядом.

Когда-то Джулиан сам сказал, что Ромуальд может спать с другим человеком, если нуждается в физическом контакте и разрядке. Когда-то это решение на фоне собственного равнодушия к сексу казалось ему единственно правильным, оптимальным. Но теперь, когда в голове возникли подозрения, он понял, насколько первоначальный план был неудачным. По шкале идиотизма он получал максимум из количества возможных баллов.

Ромуальд имел свой взгляд на отношения, и там особых колебаний не намечалось. Его не бросало из стороны в сторону, красной линией проходило осознание того, что он – собственник во всём. Для него не существовало понятия свободных отношений. Он неоднократно повторял, что подобным термином объясняется чаще всего желание прыгать из одной постели в другую, не останавливаясь.

Да, в его жизни тоже был такой период, но с появлением Джулиана, все эти «свободные» отношения остались в прошлом. Теперь он рассматривал лишь два понятия. Моё и чужое. И то, что входило в категорию первого, не могло принадлежать кому-то ещё.

Его собственничество не переходило допустимые границы и не напоминало паранойю. Оно вписывалось во вполне определённые рамки. Ромуальд не пытался контролировать каждый вдох и выдох, не отслеживал буквально каждый шаг, но он всегда говорил, что не может жить с одним, спать с другими, потому что это противно. Просто противно, да.

Вопрос принадлежности определённому человеку. Вот что интересовало и волновало его в первую очередь. Он не делился своими соображениями, потому длительное время Джулиан пребывал в неведении относительно того, что собой являет эта самая принадлежность.

Дошло только теперь, когда он чувствовал реальную опасность. Когда замечал некую рассеянность Ромуальда и погружение в мысли, отсутствовавшее прежде.