Bittersweet (СИ)

Метро напоминало ему сонное царство. В этих декорациях отчаянно хотелось прикинуться мебелью, закрыть глаза и ничего не делать. То ли стоять, держась за поручень, то ли сидеть, заткнув уши наушниками и таращиться в одну точку, игнорируя появление посторонних людей, которые постоянно сменяли друг друга. Входили одни, выходили другие, и так постоянно. Круговорот, от которого никогда не избавиться. И он – часть этого круговорота.

Сегодня ему импонировал третий вариант поведения, совмещающий в себе предшественников. Стоять и слушать музыку. Илайя зябко ёжился, понимая, что от холода не спасает ни рубашка, ни кардиган, ни куртка. Ему вообще казалось, что он стоит в вагоне метро полностью обнажённым, и все окружающие имеют возможность рассмотреть в деталях расцарапанное горло, синяк на предплечье и швы, которые вот-вот снимут, поверх раны. И кульминационно – розоватую от крови сперму, стекающую по бедру.

Хотя после оглушительного дебюта на сцене сексуальной активности он успел дважды принять душ – ночью и утром – всё равно ощущения были препротивные, как и сам процесс, когда Ромуальд его пытался поцеловать или погладить, словно пара неловких действий могла спасти положение и превратить сомнительного качества секс в нечто приятное и умопомрачительное.

Сомнительное удовольствие – пороться в задницу, думал он, сильнее сжимая ладонь на поручне и криво усмехаясь.

Он наблюдал без особого интереса, как сменяются станции, иногда закрывал глаза и радовался, что додумался перед выходом из дома нацепить на нос тёмные очки. Да, на улице холодно, осень окончательно вошла в свои права, готовясь плавно перетечь в зиму с первым снегом, но очки актуальны всегда. Кто хочет с этим поспорить, могут пройти далеко-далеко, потому что он будет поступать, как задумал, не прислушиваясь к общественному мнению.

Илайя поправил шарф, убеждаясь, что рана всё-таки скрыта от посторонних глаз. В наушниках грохотала музыка, но она не позволяла ему отвлечься, окончательно вытравив из мыслей события прошедшего вечера и поступок Ромуальда. Его бешенство, злость, сомнительную тёмную страсть, не нашедшую отклика, а натолкнувшуюся на стену ледяного восприятия, замешанного на отторжении. Финальным аккордом – невысказанная и никак не выраженная нежность, которую чужая холодность заморозила. Илайя ощущал желание Ромуальда прикоснуться к нему, а потом обречённый выдох, и рука соприкоснулась с полом, так и не забравшись под ткань толстовки. Вполне возможно, в тот момент ему хотелось самому напороться ладонью на стекло, но он не устраивал сеанс показательного самобичевания с кровавыми спецэффектами. Он пытался завести разговор, но Илайя посмотрел на него и произнёс одними губами:

– Вон отсюда.

Ромуальд послушался и ушёл. Илайя сидел на полу, чувствуя, как расползается под отчаянно саднящей задницей лужица из спермы и крови. Последней, к счастью, было не так уж много. Не смертельно, жить можно. В конечном итоге, сам решил сделать ставку на подобное развитие событий, внёс определённое предложение, в ответ получил согласие. Он рассеянно провёл ладонью по полу, посмотрел на розоватую жидкость и не придумал ничего лучше, чем коротко хохотнуть. Отлично, просто восхитительно.

Разглядывая отражение в зеркале, он рассеянно прикоснулся к тёмному пятнышку на животе. Он чувствовал прикосновение к коже губ, но не думал, что после этого на ней останутся следы. Лучше бы догадки подтвердились, а не получили опровержение. Оно никуда не делось. Илайя несколько раз провёл по нему мочалкой, но казалось, что с каждым разом только сильнее его обозначает, акцентируя особое внимание на столь незначительной мелочи.

Утром он вытащил из почтового ящика газету, в которой действительно упоминалось о смерти Джулиана Ормонта. Прочитал статью несколько раз, после чего швырнул издание в мусорный бак, понимая, что домой этот кусок бумаги не принесёт. Лишний раз напоминать о случившемся и бесить.

Он сожалел, немного соболезновал, но особой жалости не испытывал, больше базируя своё отношение к обоим, на эмоциях от общения с Ромуальдом. А там процветало нежелание взаимодействовать в принципе.

Находясь в вагоне метро, он чувствовал себя персонажем чёрно-белой ленты, всё вокруг представлялось в подобных тонах, изредка разбавляемых серым во всём его многообразии. Музыка соответствовала моменту, тягучая, плавная, но при этом совершенно точно грубоватая, будто сырой звук, голос, как после кратковременной простуды. Под неё можно было фантазировать, воображая себя героем малобюджетного кино, и этот трюк удавался Илайе в совершенстве.

Выпадать обратно в реальность не хотелось, но он вынужден был это сделать, поскольку вновь торопился на встречу с Челси.

Заметит раны на руке или нет? Кажется, ещё немного, и она перестанет удивляться злоключениям подопечного.