Bittersweet (СИ)

Интонации голоса были немного вопросительными, будто он сомневался в доброте этого утра. Илайя однозначно сомневался. Вместо привычных для этого времени суток джинсов ему пришлось натягивать пижамные штаны, поскольку они не давили на повязку. Опять же их штанину можно было задрать, не прикладывая особых усилий.

– Не очень, – отозвался, усмехаясь. – Сегодня я играл роль доски.

– То есть?

– На мне прокатились.

Он отошёл от двери, отложил табличку в сторону и, закатав штанину наверх, продемонстрировал пострадавшее колено.

– Когда только успел, – покачал головой Ромуальд.

– Когда спускался к завтраку. Один гиперактивный ребёнок слетел по лестнице вниз, приземлился на меня. Спланировали мы вместе. Это было весьма сомнительное удовольствие. А то, что его родители отказывались признавать вину и наказывать чадо хотя бы выговором, окончательно испортило мне настроение. После этого все прелести курорта стремительно померкли, мне перехотелось выходить на улицу, и я намерен провести оставшееся время в четырёх стенах. Буду лежать здесь, изображать овощ и поглощать одну за другой книги.

– Не возражаешь, если я зайду?

– Нет, – Илайя покачал головой, пропуская Ромуальда внутрь.

Всё-таки пристроил табличку на двери и тоже направился в сторону спальни. Ему казалось, что это будет довольно просто, ничего не изменится, но присутствие постороннего человека явственно ощущалось. Хотя бы потому, что в воздухе повис аромат привычного уже одеколона. То ли у него был настолько запоминающийся запах, то ли просто обоняние внезапно стало нереально острым, способным вычленять компоненты данного парфюма отовсюду, откуда только можно.

К моменту, когда Илайя появился в комнате, Ромуальд успел уже освоиться на новом месте, перебирал несколько томов, разложенных на кровати, с интересом просматривая аннотации. Сходство с родным домом усиливалось. Вспоминалась собственная спальня, книги, сложенные на столике рядом с кроватью, многочисленные закладки, карандаши и стикеры, на которых он в процессе чтения делал пометки, цепляясь за какую-нибудь, наиболее близкую в тот момент времени мысль.

– Читаешь Ремарка, – произнёс Ромуальд.

– Перечитываю, – поправил Илайя. – Впервые взялся за его книги ещё в школе и тогда они казались мне вершиной совершенства. Теперь вот решил возобновить «общение».

– И как?

– Прежде эти книги казались мне непревзойдённым произведением искусства, но со временем приходит некое переосмысление. Нет, мне по-прежнему нравится, но я читаю не так, как прежде, глотая каждую страницу в надежде поскорее узнать, что дальше. Кажется, в таких случаях принято говорить, что пропадает новизна ощущений и хочется набраться новых впечатлений. Однако в былое время я несказанно привязался к этой атмосфере распада и мрачности, теперь периодически вспоминаю. Наслаждаюсь, но дозировано.

Он устроился на кровати и согнул пострадавшую ногу в колене. Одна штанина была в нормальном состоянии, вторая так и оставалась задранной, открывая ногу от щиколотки, где заканчивался край носка, до колена, где были намотаны бинты.

Отложив книгу в сторону, Ромуальд перебрался ближе, чтобы рассмотреть «производственную травму» партнёра по сцене. Некоторое время не решался прикоснуться, потом всё же протянул руку и потянул узел их хвостов бинта, развязывая.

– Зачем? – спросил Илайя.

Он прятал ладони в рукавах свитера, теперь уже не чёрного, памятного и вызывающего определённые ассоциации, а жизнерадостного зелёного. Яркого и привлекающего к себе внимание. Будь у Илайи зелёные глаза, смотрелось бы ещё красивее, но и при стандартном раскладе всё было прекрасно.

– Неправильно наложено, – произнёс Ромуальд. – Слишком туго. Не думаю, что тебе необходима такая повязка, можно было ограничиться мазью, нанесённой на небольшой кусочек бинта, и пластырем.

– Там не только рана.

– Что ещё?

– Синяк, – хмыкнул Илайя. – Он смотрится отвратительно. И болит больше тех мест, где выступила кровь.

Ромуальд усмехнулся и продолжил разматывать бинты, постепенно обнажая пострадавший участок кожи. Синяк действительно выглядел внушительно. Рана оказалась нестрашной, такая затянется довольно быстро, а если не заниматься мазохизмом, сдирая постоянно корочку, даже шрама не останется. Ромуальд прикоснулся к коже, радовавшей глаз густо-фиолетовым цветом, вырвав возмущённый вопль.

– У тебя в роду садисты были, что ли? – проворчал Илайя.

– Целое поколение. С одной из них ты даже неплохо общаешься.

– Вряд ли бы Челси обрадовалась такой характеристике.

– Она об этом не узнает. Правда?

– А вдруг?

– Хочешь сказать, что обязательно ей расскажешь о случившемся?

– Нет, – ответил Илайя. – Я не люблю ябед.

– Кто их любит?

– Старшее поколение. В их представлении подобные детишки являются кристально-чистыми. Только нимба над головой не хватает для полного сходства с ангелами.

– Не без этого, – согласился Ромуальд, внимательно рассматривая пострадавшее колено.