Bittersweet (СИ)

– О… – Челси сделала вид, что удивилась. – В этом случае я даже не могу посоветовать тебе начать взрослеть. Ты, оказывается, уже совсем взрослый, и у тебя есть фетиши.

– Можно не комментировать просьбу, а просто взять и исполнить её?

Он процедил это сквозь зубы и хмуро посмотрел на сестру.

– Скажешь, для какого типажа?

– Это важно?

– Я же художник. Я должна примерно представлять, как на этом человеке будет выглядеть моя находка, и останешься ли ты доволен проделанной работой.

– Просто найди для меня самую красивую повязку. Больше от тебя ничего не требуется.

– Хорошо.

Челси потрепала его по щеке и удалилась. Но уже через пару дней постучала в дверь гостевого домика и положила на стол повязку, на поиски которой Ромуальд бездарно потратил несколько недель.

Разумеется, эти недели не проходили в молчании. Ромуальд с Илайей разговаривали, время от времени продолжая развлекаться написанием писем провокационного характера. Но он на уровне подсознания решил, что потащит партнёра по сцене в постель только в тот момент, когда станет хозяином повязки. Исполнение этого обещания было не обязательным, скорее негласным условием, которое один установил, а второй принял.

– Восхитительно, – произнёс Ромуальд, взяв идеальную, на его взгляд, вещь в руки. – Спасибо.

– Обращайся.

– Можно один вопрос?

– Давай.

– Где ты её нашла?

– Сшила.

– Даже знание типажа не понадобилось, чтобы сделать всё потрясающе.

– Я просто подумала, что длинноволосым блондинам к лицу абсолютно всё, – ответила Челси и удалилась прежде, чем Ромуальд успел сказать что-то, опровергая это заявление.

Он не ошибся. Челси давно обо всём догадалась.

========== 31. ==========

Soundtrack: Nightwish - My Walden; Delain - Don’t let go

С некоторых пор это вошло у него в привычку: не только принимать участие в репетициях, но и периодически становиться созерцателем. Это приносило Ромуальду ни с чем несравнимое удовольствие, и он мог длительное время стоять за кулисами, наблюдая за действиями Илайи, его движениями и попытками идеально воспроизвести все действия, накануне продемонстрированные хореографом, придумавшим номер.

Одна из этих постановок особенно привлекала внимание Ромуальда. Что примечательно, ему вовсе не надоедало. Он мог смотреть на этот номер постоянно, каждый раз испытывая невероятный восторг от того, что разворачивалось на сцене.

Снова летящая волна светлых волос, снова этот блеск серых глаз, улыбка, не имеющая определённого адресата. Кажется, что Илайя улыбается одновременно всей толпе, но вместе с тем – каждому персонально.

Он скользил по сцене в костюме официанта, удерживая на согнутой в локте руке поднос со стаканами. Сначала стаканы были пластмассовые, после их заменили стеклянными. Теперь Илайя учился управляться с подобным реквизитом, оттачивая свои действия и жесты так, чтобы они были плавными и чарующими, а не рублеными и отрывистыми, как слова приказа. Ему следовало добиться совершенства, научившись перемещаться от одного края сцены к другому, при этом останавливаясь перед каждым из трёх столиков, наклоняясь и постепенно освобождая поднос от стаканов. За двумя столиками сидели девушки-актрисы, за третий предписывалось сесть Ромуальду. Пока что Илайя отрабатывал только собственную партию и с другими актёрами не взаимодействовал.

Чтобы справиться с этой частью, Илайе приходилось тренироваться не только на репетициях, но и дома. Несколько наборов стаканов в ходе проведённых экспериментов разбились и отправились на помойку. Илайя не отчаивался, только раздражался сильнее и проникался мыслью о необходимости добиться успеха. Это стало делом принципа – справиться с поставленной задачей, сделать обязательно, ни на что не оглядываясь и не опуская руки. Да уж, точно. Руки ему опускать не следовало однозначно, потому что в противном случае все стаканы моментально оказались бы на полу в виде стеклянной крошки, перемежаемой крупными осколками, а он не мог себе позволить позорную ошибку в виде разбитого реквизита.

У нежелания позориться имелась ещё одна причина. Илайя чувствовал на себе пристальные взгляды Ромуальда, и это его немного сбивало. Мешало сосредоточиться и, откровенно говоря, расслабляло. Он вспоминал письма, которыми они обменивались, оказываясь за пределами сцены, телефонные разговоры не самого цензурного содержания и просто поддавался напору, что без труда во взглядах прочитывался. Он не мог собраться, когда на него так смотрели. Тот самый случай, когда молчание оказывалось красноречивее любой проникновенной речи.

Напряжение между ними нарастало так, как никогда прежде, только теперь это было уже не противостояние личностей, выраженное в стремлении всенепременно уничтожить соперника, а сексуальное желание, отчаянно искавшее выхода. Напряжение, сродни пружине, что постепенно сжимается. Совсем легко в начале, но чем сильнее сжимаешь, тем сложнее становится поставленная задача. Рано или поздно это стремление сжать сильнее дойдёт до грани невозможности, и пружина вновь раскроется полностью, отбросив в стороны те рамки, что старались сдержать её.