Bittersweet (СИ)

Он ненавидел «липких» личностей, похожих на пироги с яблоком и корицей, политые сверху карамелью для блеска. После этих пирогов во рту поселялась перманентная жажда, рука постоянно тянулась к стакану с водой, чтобы уничтожить противную приторность, не заглушать ею рецепторы. После таких людей казалось, что вся кожа покрыта липким слоем, пальцы склеены между собой, поры забиты. Лицо затянуто плёнкой. Больше нечем дышать. Он безмолвно открывает рот, пытаясь поймать небольшое количество живительного кислорода, но чувствует губами только плёнку, блестящую, красивую снаружи, но несказанно плотную и умертвляющую его.

Он вспоминал эти самые пироги и способ их сервировки. Обязательный фиолетовый цветок на тарелочке, шарик ванильного мороженого. Горячее тесто, холодный десерт. Игра на контрасте. В первый миг создаётся впечатление чего-то изысканного, аристократичного, будто побывал на приёме у тех, кто повёрнут на эстетике происходящего. Но стоит немного затянуть по времени, и вот уже на тарелке не произведение кондитерского искусства, а размокший корж и белая лужица, которая не способствует зарождению аппетита.

Успей съесть, пока внешняя привлекательность не исчезла.

Общение с «липкими» людьми напоминало процесс поедания дуэта, состоящего из мороженого и пирога. Оно соответствовало на сто процентов вышеописанной инструкции. Не стоит затягивать с этим, наслаждаясь внешним видом, потому что пройдёт немного времени, и лоск исчезнет. Растечётся по тарелке. Единственное чувство, которое останется на память, принято именовать брезгливостью, когда невольно морщишься и отодвигаешь от себя тарелку подальше, только бы никогда больше не видеть эти подгоревшие крошки, замаскированные при помощи густого слоя сахарной пудры. Только бы больше не было этого вязкого привкуса во рту, не было липкой слюны.

Только бы этих людей больше никогда в твоей жизни не было.

Липкие пальцы, липкая кожа, липкие мысли.

Илайе приятнее искать ассоциации в этом направлении, нежели признавать прямо сейчас, что полили его вовсе не жидкой карамелью, а дерьмом. И делали это с плохо скрываемой радостью, постоянно находя поводы для того, чтобы придолбаться и начать новый виток оскорблений.

Помимо пирогов, фотографий и сказок об уюте, Илайя ненавидел своего отчима. Никогда отсутствие симпатий не скрывал, но и не демонстрировал так откровенно, как это делал Фрэд.

Илайя на дух не переносил каждую черту его внешности, качество характера и личности. Его выносило с деловых костюмов, с классической стрижки, с оправы очков, с тембра голоса, с интонаций, применяемых в высказываниях.

Его начинало колотить изнутри, а руки сами собой сжимались в кулаки. Хотелось нанести удар, но присутствие поблизости матери призывало к порядку. В то же время заставляло внутренне негодовать. Почему она молчит? Он ведь её сын, а не подзаборная шавка, которую можно пинать ногами, а потом проходиться по ней, вытирая подошвы ботинок. Он её родная кровь. Почему же…

Вряд ли ответ на этот вопрос существовал.

Ладно. Окей. Это нормально. Нормально с давних пор, с того момента, когда она впервые обозначила собственные приоритеты, расставив их иначе, не так, как следовало сделать ответственной матери. Сначала дети, потом – мужчины. Она вознесла нового мужа на пьедестал, а материнские качества засунула глубоко… Куда-нибудь. Если вообще обладала ими изначально.

Но, скажите, ради чего она притащилась на премьеру? Ради чего она приволокла за собой Фрэда? Ради чего они приехали сюда?

Они ведь с самого начала знали, что никакой любви к музыкальным постановкам в анамнезе не имеют. Более того, Фрэд считает подобные вещи несерьёзными и уж точно не проникнется уважением. Понимая, что его сын получит за год меньше, чем Илайя за один выход на сцену, он будет старательно подыскивать слова, способные ударить больнее, репетировать уничижительную речь, стоя перед зеркалом или держа на расстоянии вытянутой руки фотографию пасынка, чтобы к моменту встречи лицом к лицу быть во всеоружии.

Моральная мастурбация, постоянное поглаживание собственного эго за счёт попыток унижения других. Словно с каждым словом, выплюнутым в лицо, становится легче. Только… Разве кто-то в этом нуждался? Или это всё-таки мазохизм, проявленный в столь изощрённой форме? Появиться здесь, потратить определённую сумму денег на билеты, отмучиться несколько часов, слушая и глядя на тех, кто неприятен, в попытке заслужить несколько минут триумфа?

Героизм на грани идиотизма.

Он не смотрел на часы и не следил за временем, наслаждаясь внутренним состоянием. Премьера, первое появление на сцене, теперь уже не пробы, а официальная игра. Начало жизни. Всё равно, что сделать первый вдох и выдох, почувствовав резь в лёгких и закричать, оглашая хрупкий хрустальный мир своим воплем.